Черные флаги - Мейсснер Януш Страница 4

— Посмотрим, что там внутри? — предложил он, облизнув губы кончиком языка.

— Да, — решил Мартен. — Оставь здесь Поцеху. Штауфль пойдет с нами. И этот тоже-указал он на португальского капитана.

По крутому узкому трапу спустились на самое дно. Португалец сопровождал их молча, лишь коротко отвечая на вопросы Мартена. На нижней палубе он носа до кормы тянулся длинный темный коридор, в нескольких местах пересеченный ограждениями из мощных балок. В каждой из преград были маленькие, окованные железом двери, которые капитан отворял большим ключом, отодвигавшим внутренние засовы, и распахивал настежь.

В обширных кладовых, достигавших в высоту верхней палубы, громоздились тюки хлопка, паки кошенили, мешки бадьяна, имбиря, кардамона, перца, ларцы с ванилью, гвоздикой, мускатным орехом, фисташками и прочими пряностей. Сильный запах как прозрачный ароматный туман висел в воздухе, перехватывая дыхание.

Выше по другому борту был склад провизии: там висели длинные пластины вяленого мяса, стояли мешки муки и круп, ящики сухарей, бочки с водой и вином, а ещё дальше-бухты канатов, парусина и дельные вещи. И наконец-несколько бочек пороху и ядра, сложенные в специальных загородках.

При виде этакого богатства у Шульца совсем перехватило горло. Острый торчащий кадык прыгал вверх и вниз, капли пота текли по лицу и пальцы рук хищно сжимались.

Герман Штауфль, упитанный и румяный как спелое яблочко, восхищенно таращил свои детски невинные голубые глазки и непрестанно покачивал левым плечом, как всегда, когда был чем-то взволнован. Был он левшой, и это характерное движение шло от метания ножей, в грозном искусстве которого парусный мастер “Зефира” не имел себе равных среди всех корсаров Англии, Нидерландов и Франции.

Ян Куна, которого звали Мартеном, громко смеялся и время от времени хлопал по плечу португальского капитана, который аж приседал от таких любезностей, хотя корсар и старался сдерживать свою медвежью силу.

Да, было там на что посмотреть и чему радоваться. На столь ценную добычу, да ещё с такой легкостью, никто из них не рассчитывал, когда меньше двух недель назад “Зефир” с “Ибексом” покидали Плимут. За какой-то час они стали богачами; за вычетом десятины, надлежащей доли Ее королевской милости, даже минимальная доля простого матроса представляла кругленькую сумму, которую можно было отложить на черный день, или поместить под проценты в выгодное предприятие, или прогулять наконец по бесчисленным кабакам.

Только теперь Мартен понял, каким лояльным союзником оказался Дрейк. Ведь он мог потребовать как минимум трети, если не половины добычи; мог попытаться захватить этот корабль сам, поскольку схватка с “Золотой ланью” на виду у приближавшихся четырех английских кораблей была предприятием весьма рискованным.

“ — Разве что он не знал, от чего отказывается”, — подумал Мартен.

Тут у него мелькнула мысль, не кроется ли в поведении Дрейка подвоха. Разве не может быть, что Дрейк лишь тянет время? Как только прибудет его четверка, кто сможет им противостоять?

Он нахмурился, но тут же отбросил такую возможность. Во-первых, то, что он слышал о Дрейке, не позволяло допускать такого коварства. Во-вторых, Дрейк уже неоднократно возвращался из Вест-Индии с сокровищами, и слава этих его экспедиций не оставляла сомнений, что и на этот раз ему сопутствовал успех.

Да, Френсис Дрейк не обманул: его возвращение из трехлетнего плавания могло быть только новым великом триумфом. До Мартена уже долетали невероятные слухи об этой кругосветной экспедиции; о десятках захваченных испанских кораблей, об ограбленных и сожженных городах на побережьях Мексики, Перу и Чили, об открытии Нового Альбиона, о золоте и серебре, награбленном в Закатеас, Потоси и Вета мадре.

Дрейк возвращался с огромной добычей; каждый из его кораблей был плавучей сокровищницей. И он не стал бы рисковать потерей хоть одного из них в столкновении с таким крепким орешком, которым показал себя Ян Куна по прозвищу Мартен, а на что другое можно было рассчитывать? Из разбойников, схватившихся за добычу, побеждает чаще тот, кто сильнее голоден, и даже если гибнет под натиском сытых, наносит немало смертельных ран.

Несмотря на эти доводы, Мартену захотелось поскорее оказаться вновь на палубе “Зефира”. Только там он чувствовал себя уверенно и неуязвимо; только там готов был встретить любую неожиданность.

— Хватит! — бросил он капитану “Кастро верде”. — Хочу видеть ваших пассажиров.

Португалец, понуро взглянув на него, зашагал вперед. Поднявшись палубой выше, они оказались в коридоре пошире, с которым пересекались проходы к бортам и батареям между помещениями для команды. Повсюду стояла глухая, мертвая тишина, нарушаемая лишь отзвуком их шагов. Палуба под ногами ритмично вздымалась и опадала, колеблясь с борта на борт, лучи света, падавшие сбоку через пушечные порты и сверху-через люки-перекрещиваясь, выхватывали в полумраке яркие пятна. В конце коридора вился кормовой трап, как змей, поднявший голову перед атакой жертвы.

И тут, когда они миновали последний проход, из-за маленьких дверей с зарешеченными окошком, которые остались у них за спиной, раздался сдавленный вскрик и шум падающего тела, а через миг двери вдруг распахнулись и из них вылетел какой-то человек с всклокоченными волосами и давно не бритой щетиной, в лохмотьях тонкой, когда-то белой сорочки, в черных атласных панталонах. В руке у него была простая длинная рапира с широким бронзовым эфесом, за поясом-мачете без ножен. Выглядел он грозно, а пронзительные черные глаза пылали безумной отвагой.

Шульц и Штауфль отскочили в стороны, а Мартен мгновенно обернулся, ухватив за воротник пораженного португальца и держа его перед собой как набитый тряпьем манекен. Маневр этот, выполненный в мгновение ока и говоривший о незаурядной силе молодого корсара, вызвал вначале изумление, а потом тень улыбки на лице вооруженного оборванца.

— Бросай оружие! — потребовал Мартен, упреждая какое-либо его движение.

Человек с рапирой на это не отреагировал; чуть склонив голову, округлым жестом приложил эфес рапиры к груди…и в тот же миг два ножа один за другим вонзились над самой его головой в доски открытой двери.

Штауфль, опустив руку, скользнул к Мартену, ожидая только знака, чтобы от предупреждений перейти к решительным действиям. Но Мартен такого знака не дал, хотя рапира, завершив плавную дугу салюта, вновь застыла в руке незнакомца.

Сам он, покосившись на две одинаковых костяных рукояти ножей, еще дрожавших на сверкавших клинках, глубоко вонзившихся в твердое дерево, уважительно покачал головой и, обращаясь к Мартену, сказал:

— Я не принадлежу к экипажу этого судна. До этого момента был здесь узником. Полагаю, по крайней мере отчасти я обязан поблагодарить вас за возможность выбраться из этой дыры.

Ловко перехватив рапиру в воздухе, взял её за клинок и подал рукоятью Мартену.

— Мое имя Бельмон, — склонил он голову. — Шевалье Ричард де Бельмон, капитан корсарского корабля “Аррандора”, который, к несчастью, теперь покоится на дне океана, причем в весьма дурной компании португальского фрегата, далеко отсюда. Эту мелочь мне тоже отдать? — спросил он, потянувшись к поясу за мачете.

— Нет, — ответил Мартен. — И эту колючку можете тоже оставить себе, шевалье де Бельмон, — он весело рассмеялся. — Что касается меня, — я капитан корабля “Зефир” и зовут меня Ян Мартен. А это мой помошник Генрих Шульц.

— Господа. — живописный оборванец поклонился, — я несказанно рад.

Шульц, глядя на него, ни на миг не изменил меланхолической мины своего бледного лица, только в его прищуренных глазах скользнула тень подозрительного недовольства. Зато Штауфль разинул рот от удивления, прислушиваясь к странному для него раскатистому выговору шевалье де Бельмона, первого человека, который даже глазом не моргнул, когда два ножа вонзились впритык к его голове.

Капитан “Кастро верде” тоже молчал, уставившись в пол, а когда Мартен наконец отпустил его, чтобы пожать руку Бельмона, оперся на поручни трапа и облегченно перевел дух: набрякшие сосуды на его лбу и шее свидетельствовали, что он едва не задохнулся в стальном захвате корсара.