Сказание о распрях 2 - Lars Gert Страница 4

– это был бы блуд вдвойне. Но если это случилось единожды, когда не умудрённые ещё жизнью дети пошли на поводу своих чувств – это есть глупость, но глупость по любви. Это любовь, если они поклялись до скончания их времени держаться за руки, что бы ни случилось. Это похвально, это достойно и смело с их стороны в столь юном возрасте разбрасываться столь громкими речами – лишь бы так оно и было впоследствии. Я умываю руки, поскольку не узрел в деянии сём великого грехопадения. Да, это не входило в планы более взрослых людей, но так уж случилось – не убивать же их теперь за это?

– А я? – Нашёлся гувернёр. – Если есть Тот, о Котором ты всё время твердишь… Что я Ему скажу, с какой миной на лице приду к Нему на суд, ведь свидетель ныне я. Хранитель тайны. Смилостивится ли Он? Перевесит ли на весах чаша с моими добродетелями? Ведь, согласно твоим россказням… Именно так я и жил – праведно и хорошо.

– Будь покоен, сия тайна не государственной важности. Другим же, какое дело? Пусть беспокоятся за себя, ведь порой и они виновны, даже пуще. Разве мало грабят торговцев? Мало воруют на рынке? Мало ли…

Из груди Харля неожиданно вырвался застарелый кашель, но после он поспешил продолжить, поскольку не договорил.

– Ничего откровенно плохого не произошло. Господин мой справедлив, Андрбальд; щедр и многомилостив Он. Я не думаю – право же, я не думаю, что за такое можно на веки вечные стыдить, позорить и даже лишать живота и отеческого благословения. Случилось – случилось; послужит им же уроком впредь, ведь с этим клеймом им теперь жить всю жизнь. Нехорошо вышло, но что ж теперь поделаешь? Ступай, мой друг, ибо образовались у меня дела, ведь ещё одним средоточием моей жизни является ведение городской летописи… В которой я напишу, что ещё одна счастливая пара венчается сегодня вечером. И будет пир на весь мир. И молодых не в чем будет упрекнуть. – Добавил он, подмигивая Андрбальду и выпроваживая того за дверь.

Речи духовника успокоили гувернёра, который много лет верой и правдой служил в замке, который сегодня, не дожидаясь вечера, покинет навсегда.

Андрбальд зашагал в сторону княжеского замка, который, надобно заметить, заслуживает всяческого внимания и восхищения.

Замок был почти окружён густолесьем, и возвышался на покрытом травою холме, потому дорога к нему, сложенная из камня и огороженная им же, как заборчиком, шла под уклон вверх для человека, смотрящего на это сооружение прямо перед собой, в анфас.

Этот замок словно был прорублен в скале. Каменное строение изобиловало множеством небольших по размеру окон, а его многочисленные башенки были увенчаны конусообразными крышами свинцового оттенка. Иногда они приобретали тёмно-сизый цвет, иногда – цвет пасмурного неба. Отдельно от основного здания, левее, стояла ещё одна, невысокая квадратная башня, с треугольною крышею, а многим правее от замка, уже не на холме, высилась округлая башня без крыши, и с узкими прямоугольными проёмами, которые затруднительно назвать окнами.

Подавляющий массив замка был светло-коричневого цвета, тогда как некоторые его башни были белыми.

Окинув в последний раз своим взором это внушительных размеров жилище, ставшее ему на долгие годы родным, гувернёр задумался, и двинулся мимо него, навстречу пропасти – где-то неподалёку, рядом, дальше замка и ближайших к нему лесных угодий течёт, бурлит один поток; к нему-то и держал сейчас свой путь нянь.

Покинув княжьи владения, которые на картах помечены как местечко Зэйден (что значит «Южный» либо «Южные»), седовласый мужчина вышел на опасную тропу, по которой ступает редкий путник. В этой части холмистая местность резко понижалась, уступая место так называемым Зэйдским равнинам – большим просторам, представляющих собой сплошные луга; равнины были лишены древесной растительности.

И в той части, где холм резко обрывался, точно, кто великий разрезал его бок острейшим серпом, Андрбальд вдруг остановился и глянул вниз, на шумящий исток большой реки, которая течёт почти через всё кронство, образуя подобие дельты в Болотистой низменности; реки, что Величкою зовётся, впадая в Злое море.

Русло этой реки было искривлённым, и на картах можно заметить её характерный зигзаг, точь-в-точь литера «S», ни дать и не взять. В низовьях Величка была широка и полноводна, как Обь, а верховья её лежали немного дальше места, где сейчас стоял нянь. Посему он лукавил, полагая, что исток – прямо перед его глазами. Петляя между холмов и равнин, Величка была рекою хитрой, и найти её начало было делом непростым, а подчас – и невозможным. Некоторые ставили себе за задачу и цель сыскать Величкин исток, но никому доселе сие не удавалось – всё дело в том, что река начиналась за пределами кронства, где-то в Странах Полумесяца, где обитают грозные амулетинцы. Одни поплатились жизнью ещё на взгорьях, ибо дорога на юг и опасна, и трудна; другие пропали без вести – и, в отличие от первых, тел их так и не нашли. «Пустое», говаривали жители Тезориании, и впредь не беспокоили Величку поисками её истока.

Андрбальд же, вглядываясь в пропасть, подводил итоги своей жизни.

Ещё утром он заранее попрощался с Хризольдой, отказавшись присутствовать на её свадьбе – сослался на какие-то свои дела, не терпящие отлагательств.

– Что может быть дороже моей свадьбы? – Расстроилась княжна. – Что важнее может быть?

Но нянь заверил свою птаху, что причина тому есть. Сам же он попросту боялся расчувствоваться на церемонии и испортить всем столь светлый праздник. А потому, поцеловав девицу в лоб, он и пошёл собирать свои вещи. Возможно, читатель спросит – почему? Но гувернёр исполнил свои обязательства сполна, и ныне в услугах няня нет нужды, ведь стала взрослою невеста; теперь жених – опека ей. Отныне суждено Вильхельму заботиться о том сокровище, а он, Андрбальд, с довольной миною, спокойной совестью теперь же возьмёт и удалится, ведь всем искусствам он инфанту обучил, и не ударит в грязь лицом и не будет он краснеть в случае чего.

«Всё ль свершил я в своей жизни? Исполнил ли свой долг?», пилила совесть седого старика. «Благословил, напутствие я дал; спокоен за Хризольду».

И вслух он это произнёс – и бросился с обрыва, ибо так велит обычай славный, многолетний.

Когда человек чувствует возрастной упадок сил, когда он пресыщен жизнью и исполнил всё, что предначертано ему, он выбирает день, время и место, дабы пойти и сброситься с обрыва, дабы никого не обременять впоследствии ни своим помутившимся рассудком, ни ослабленным болезнями телом. Каждый делал это