Жертвы моря - Константин Михайлович Станюкович Страница 4

Дожившие до этого яркого солнечного утра уже ни на что не надеялись и как-то безучастно глядели на умиравших товарищей, ожидая своей очереди. Голодные и обессиленные многие звали смерть.

Но спасение было близко. В 11 часов утра на горизонте показался тендер и скоро приблизился к кораблю. Все стали молиться. На этот раз надежда не обманула. Тендер был специально послан для спасения погибавших. Вслед за тендером подошла и шхуна, и скоро все оставшиеся в живых были сняты с «Ингерманланда» и перевезены в маленький городок Мандаль, жители которого спешили наперерыв оказать помощь злополучным русским морякам.

Из экипажа «Ингерманланда» погибло всего 389 человек, в том числе 20 офицеров, 21 женщина и 7 детей. Спаслось 503 человека, в числе которых 11 офицеров, 7 женщин, 1 ребенок — младенец Завьялов.

III

По получении в Петербурге первых известий (из иностранных газет) о гибели «Ингерманланда», — известий, как оказалось впоследствии, не совсем верных, император Николай написал на сделанном ему 15 сентября докладе следующую резолюцию: «Строжайше исследовать, каким образом спаслись 16 офицеров, тогда как нижних чинов только 150. Ожидаю подробного донесения о сем несчастном происшествии».

Затем на докладе 17 сентября высшего начальства по тому же делу, император Николай пометил: «По прибытии командира отдать под суд, и строго исследовать, отчего при столь малом числе нижних чинов спаслось столько офицеров».

Суд оправдал командира и одобрил поведение команды во время крушения.

И по докладе приговора суда, император Николай написал такую резолюцию:

«Объявить капитану, что я его не виню в потере корабля; а офицерам и нижним чинам, что я совершенно доволен их поведением во время сего несчастья».

Я был еще ребенком, когда Марья Давыдовна Трескина, жена командира «Ингерманланда», бывала у нас в доме, и помню, какое ужасное впечатление произвел на меня, двенадцатилетнего мальчика, рассказ ее о пережитых двух сутках в Скагерраке.

Позже я слышал от одного старика, отставного матроса, бывшего на «Ингерманланде», несколько эпизодов об этом крушении. И закончив свой рассказ, старик прибавил:

— Это бог в наказание командиру послал такое несчастье.

— За что? — спросил я.

— Очень уж он был жесток с людьми.

Действительно «строгость» бывшего командира «Ингерманланда» была известна во флоте и выделялась даже в те «жестокие времена».

II. ГИБЕЛЬ "КАМЧАДАЛА"

Бывают крушения судов, если так можно выразиться, «парадные», вроде похорон по первому разряду. Блестящий катафалк с перьями, роскошный гроб усыпанный венками и цветами, восемь лошадей цугом в пышных попонах, множество факельщиков в приличных нарядах, толпа разодетых певчих, полицейские, жандармы, масса провожающих и длинная вереница карет.

И каждый прохожий, при виде такого кортежа, невольно глазеет и любопытствует узнать, кого это хоронят, и прочитывает в газетах некролог покойного.

Зато едва ли кто обратит внимание на дроги с крашеным простым гробом, везомые клячей в порыжевшей попоне, с оборванным возницей в траурной хламиде и смятом цилиндре, и, конечно, не поинтересуется узнать, кого везут на кладбище, кто это был горемыка, сзади гроба которого одиноко плетется какая-то женщина или сиротка-девочка.

Сравнение это — не натяжка. Терпит крушение или гибнет какое-нибудь большое военное судно, на котором и командир и офицеры имеют много родных и знакомых в обществе, и о таком крушении говорят, пишут в газетах… Оно возбуждает сенсацию, вызывает вполне понятную скорбь, заставляет искать виновников, непосредственных и косвенных.

Но когда где-нибудь в далекой глуши гибнет небольшое и не блестящее, так сказать, «не аристократическое» судно, скромное назначение которого снабжать провиантом захолустья и дыры нашего далекого сибирского побережья, — когда, говорю, трагически и без свидетелей погибает такое судно, которым, вдобавок, командует несчастный горемыка-штурман, «какой-нибудь» Иванов, Петров или Прокофьев, о такой гибели никто не интересуется. О ней не говорят и знают о ней лишь официальные лица, производящие обычное расследование.

Это — тот же простой крашеный гроб в столице, везомый клячей, за которым одиноко плетется сиротка-девочка.

К числу таких «не нарядных», безвестных крушений, попадающих в скорбные официальные анналы морских несчастий, принадлежит гибель тендера сибирской флотилии «Камчадал» со всеми своими скромными героями-мучениками, составлявшими его экипаж. Эти безвременно погибшие люди, судя по данным следственного дела и по записке одного адмирала, приложенной к делу, — являются не столько жертвами моря, сколько жертвами беспечности и халатности местного морского начальства.

Было это ужасное «происшествие» в 1858 г., поздней осенью.

Тендер «Камчадал», судно, построенное в 1843 г. и уже настолько ветхое и ненадежное, что, по словам генерал-аудиториата, «во время починки его (для изготовления к плаванию) стоило много трудов, чтобы уменьшить в нем течь», был отправлен, по распоряжению начальства, из Николаевска-на-Амуре в Удск для снабжения захолустного Удского края мукой и провиантом.

Из следственного дела видно, что «Камчадал» снялся с якоря, когда мороз доходил до 6°, что октябрь сопровождается в Амурском лимане метелями и сильными ветрами, и что тендер «Камчадал» едва ли мог считаться благонадежным для зимнего плавания в столь бурное и суровое время.

Нечего и говорить, что командир «Камчадала», штурманский прапорщик Кузьмин, разумеется, и не подумал протестовать против такого назначения, почти равносильного посылке на верную смерть, и беспрекословно подчинился данному приказанию: идти в Охотское море. Положим, он и мог бы донести, что плавание в Охотском море, где свирепствуют бури, да на таком судне, которое и на рейде текло, — крайне опасно и грозит вероятной гибелью. Но такое представление могло грозить капитану весьма неприятными последствиями. Приказано — не рассуждай, а иди. Это, во-первых. А, во-вторых, какой же моряк, особенно из молодых и самолюбивых, решится намекнуть об опасности? Из понятной горделивой боязни, чтобы не заподозрили в трусости, молодой человек не побоится пойти хоть на утлой ладье в океан, если бы того потребовало чье-нибудь легкомыслие или профессиональное невежество.

И прапорщик Кузьмин вместе со своим помощником прапорщиком Алексеевым, одиннадцатью матросами и одной женщиной, женой боцмана, 11 октября 1858 года ушел на тендере «Камчадал» в рискованное плавание, надеясь, вероятно, не столько на свое судно, сколько на милость божью. При тендере, в качестве перевозочных средств, имелся только один маленький четырехвесельный ял.

Кто такие были родители капитана и были ли они в живых, «Летопись» не сообщает, но о прапорщике Алексееве с трагическим лаконизмом говорит, что он был сын смотрителя николаевского госпиталя и что «бедные родители его нарочно поселились на Амуре, чтобы быть вместе с сыном».

Ушел «Камчадал»