Знак черепа - Джозеф Аллан Данн Страница 4

Вежливость юноши обезоружила и пристыдила меня, и я согласился, отрекомендовавшись сам и представив собаку.

— Что ж, Джастин Пенрит, если нам удастся добраться до моста, может, мы сумеем найти носилки или экипаж. Ваш верный Дон подоспел вовремя, чтобы сберечь мой кошелек. Сэр Ричард будет тем более рад познакомиться с вами, поскольку вы уроженец Девона — или Корнуолла, вы сказали?

— Девона, — ответил я, хотя про себя подумал, что сэр Ричард может принять меня далеко не с такой сердечностью, как это себе представлял юноша.

Тем не менее я слышал о сэре Третеридже как о довольно влиятельном человеке с незапятнанной репутацией. Как знать, может быть, он предложит мне какую-нибудь работу, принять которую при существующих обстоятельствах не было бы для меня оскорбительным. По правде сказать, в последнее время нить моей жизни — из тех, что богини судьбы прядут для каждого человека, — стала уж слишком тонкой, и я не прочь бы найти веревочку подлиннее и попрочнее. Особенно теперь, когда мне предстояло заботиться не только о себе, но и о Доне.

Дон как раз и толкал меня носом, держа что-то в зубах. Оказывается, он нашел факел, брошенный мальчишкой-фонарщиком, — плотный цилиндр из просмоленной бумаги, туго свернутый в виде толстой палки. Хадсон достал кремень, огниво и трутницу, где находились тонкие щепки с серой на концах, и вскоре наш факел запылал ярким пламенем, треща и рассыпая искры в тумане. Я взялся нести его, хотя и отдавал себе отчет в том, что он самым бесстыдным образом обнаруживает убожество моего наряда. Но я был полон решимости положить конец приключениям и с достоинством принять то, что судьба уготовила мне в конце нашего пути.

Глава вторая. Я ПОЛУЧАЮ ПОЧЕТНУЮ ДОЛЖНОСТЬ

… Летит судьба-копейка

по жизни напролом

и падает, злодейка,

то решкой, то орлом?

Итак, я снова был самостоятельным человеком, а Дон — уважающей себя собакой.

Я сидел, уютно вытянув ноги под столом, за которым мы отдали должное мясному пирогу, запив его белым сухим вином. Дон свернулся калачиком у камина, уставясь на пляшущие языки веселого пламени, отражающиеся в полированной поверхности темных дубовых панелей. Мне даже удалось на время позабыть о своем нищенском наряде, поскольку в комнате царил полумрак.

Молодой Мадден сидел, пряча в глубоком мягком кресле уродливые изъяны фигуры. Впрочем, он оказался вовсе не так хром, как мне показалось сначала, и при помощи трости из черного дерева передвигался достаточно проворно, если видел в том необходимость.

Сэр Ричард Третеридж сидел рядом со мной, попыхивая длинной трубкой, чисто выбритый, добродушный и пышущий здоровьем, в напудренном парике и безукоризненно одетый, как того требовали его положение и ранг. Упоминание моего имени он встретил с некоторой сдержанностью, и хотя она ни в коей мере не повлияла на выражение его благодарности и на искреннее желание быть мне полезным, но все еще чувствовалась в том, как он хмурил брови.

— Джастин Пенрит — из Плимута, насколько я понимаю? — спросил он, едва слуга Хадсон после изрядной нахлобучки покинул зал, где мы сидели за столом. Старика от немедленного увольнения спасло лишь заступничество юного Маддена, чей авторитет в доме, казалось, не уступал временами авторитету сэра Ричарда.

— Он самый, — пришлось ответить.

Я отлично знал, о чем думает сэр Ричард. Отец мой, сперва потеряв состояние на рискованной афере в Южных морях, впоследствии впутался в заговор шотландских якобитов. Он избежал судьбы Дервентуотера и Кенмура, погибнув от пули еще до выступления графа Аргайля[3]. Его смерть и утрата всего нашего состояния послужили причиной того, что моя матушка вскоре последовала за ним.

От семейства Пенритов не осталось ничего, кроме большого и холодного каменного дома на краю пустынного обрывистого склона и меня, единственного их наследника, лишенного поддержки, состояния и привилегий, жалкого студента Оксфорда, без кошелька, без шпаги и без покровителя — словом, без трех китов, на которых только и могло покоиться благосостояние обедневшего рода в царствование Его Милосердного Величества короля Иакова.

— Надеюсь, вы приверженец законного короля? — спросил сэр Ричард с вполне объяснимым сомнением в голосе. — И, конечно, протестант?

— Что касается последнего вопроса, то да, — ответил я. — И отец тоже был протестантом. А что касается первого, то здесь ответить будет посложнее, так как мне до сих пор не представилось благоприятной возможности доказать это. Дело Претендента давно проиграно. Поддержка же его моим отцом, я полагаю, объяснялась скорее некоторой благосклонностью, проявленной к нему по мелочам во Франции, чем личными убеждениями. Ну а относительно короля Иакова — то разве он не внук Иакова Первого?[4] Не вижу причины, почему англичанин не может служить ему с преданностью, и я в том числе. Мой отец полностью оплатил свои заблуждения той пулей, которая убила его.

— Что ж, хорошо сказано, — дружелюбно улыбнулся мне сэр Ричард. — Потому что — заметьте, Пенрит, — некоторые могут посчитать это изменой, но я полагаю, что быть лояльным подданным в первую очередь означает быть хорошим гражданином. Прежде всего надо служить своей стране. Разве англичане были меньшими патриотами при Кромвеле, лорде Протекторе, чем при короле Карле Первом?

«Вполне резонное замечание», — подумал я и до сих пор придерживаюсь того же мнения (хотя, как оказалось впоследствии, эта мысль принадлежала вовсе не сэру Ричарду).

— Тем не менее, — продолжал он, — я просто не знаю, чем вам помочь. Дело проиграно, а пятно осталось. Ваше имя при дворе вызовет больше хмурых гримас, чем приветливых улыбок. К тому же завтра мы уезжаем в имение миссис Мадден, матери этого юного поклонника и моей сестры. Оно расположено неподалеку от Хендона.

— Есть очень простое решение, дядюшка, — вмешался молодой Мадден. — Вы часто сетовали на отсутствие у меня домашнего учителя. Так вот он здесь, перед вами. Самому Господу Богу угодно, чтобы я предложил ему эту должность в качестве вознаграждения!

В голосе его послышались капризные нотки, и я, уловив смысл его предложения, отчетливо представил себе, что должность наставника Фрэнка Маддена будет далеко не синекурой.

— Я бы охотно занимался с ним, — продолжал хромой юноша с поразившей меня милой доброжелательностью.

Фрэнк Мадден, несмотря на свой ум, был довольно дерзок и груб, и тем