Отважные капитаны. Сборник - Киплинг Редьярд Джозеф Страница 40

Взять хотя бы методы морской атаки. Даже сидя на койке в окружении семейных фотографий, с жестяной ванной за занавеской и запасом тростей для прогулок по берегу, закрепленных в специальных зажимах, порой можно услышать весьма любопытные разговоры флотского молодняка. Они искренне обеспокоены перспективой вероятной войны, поскольку именно им доверено мощное оружие, и о войне они рассуждают небрежно, хоть и довольно часто. Мы (я выражаю мнение всего нашего крейсера) искренне верим, что крейсеру надлежит стрелять много и часто (см. Примечание 3). Но то, что следует за этим утверждением, как правило, оказывается полной чепухой — всего лишь досужей болтовней между двумя затяжками, но подоплека таких разговоров все же не лишена интереса.

— Лучше всего, — заявляет некий авторитет двадцати одного года от роду, — спрятаться в боевой рубке. Там ты получаешь контузию и теряешь сознание, а когда приходишь в себя, все остальные уже убиты. Бросаешься мстить за товарищей, как пишут в газетах, и выходишь из боя единственным победителем. Очнешься через месяц в госпитале, твоя девушка вытрет тебе пот со лба и расскажет, как ты в одиночку уничтожил подчистую весь вражеский флот.

— Торчать в боевой рубке! Еще чего! — возражает ему некто лет двадцати трех. — Эти ваши носовые орудия никуда не годятся, а верхний мостик рухнет на голову через пару-тройку минут.

— Не вижу, чем у вас, на середине, лучше. Над вашими головами трубы, вентиляторы и прочие палубные устройства, — слышится в ответ, — и даже без шлюпок у нас слишком много дерева.

— Как по мне, корма вовсе не плоха, — подает голос двадцатичетырехлетний, чье место, согласно боевому расписанию, именно на корме. — Светло, просторно и с боеприпасами управляться удобней, чем у вас на носу.

— И что толку? — отвечает тот, кто командует носовыми орудиями. — У вас под ногами уйма снарядов. Вспомните «Уайтхед», который лишился носа от попадания всего одной торпеды. Вы просто взлетите на воздух.

— Как и вы. Середину мигом снесет в сторону. Если б они убрали оттуда торпедные аппараты, мы могли бы поставить еще несколько четырехдюймовок. Представь, какие горы зарядов к ним можно разместить в торпедном погребе!

Нас благословили двумя палубными торпедными аппаратами, которые весили около десяти тонн и превратились для нас в сущее наказание господне. Тот класс судов, к которому мы принадлежали, был, так сказать, «компромиссным», и проектировщики щедро оснастили его всем понемногу. Но общественное мнение (если не считать главного артиллериста) единогласно осуждало эти опасные и вредные механизмы.

— Для таких крейсеров, как наш, бесполезны любые торпеды, кроме подводных. Еще пара четырехдюймовок принесла бы куда больше пользы. Торпеды для нас — все равно что ружья для охоты на уток. Вы видели тот последний снаряд, который разорвался над целью? Я сам его наводил, — двадцатитрехлетний лейтенант обвел взглядом присутствующих в ожидании аплодисментов, но его тут же высмеяли.

— Просто повезло, — отмахнулся двадцатиоднолетний.

— А мой разорвался сразу за целью. При прямом попадании это был бы конец. Снаряд влетел бы точно в люк машинного отделения — и конец всем вражеским машинам.

— Сам Мэхэн[27] утверждает, что бортовые орудия лучше всего подходят нашим низко сидящим судам, потому что большая часть выстрелов ошибочна по высоте. И конечно, когда разворачиваешься бортом к противнику, снаряд тебя не зацепит и не станет прыгать по палубе, как бывает при лобовом попадании.

— О, я как раз хотел сказать, что мой выстрел был бы лобовым, это само собой разумеется... — поспешно заявляет «двадцать один год», опасаясь, что его перебьют.

— Не-ет, — медитативно тянут «двадцать четыре года». — Что нам действительно необходимо, если когда-нибудь начнется Настоящее Дело, так это плохая погода. Чем хуже, тем лучше. Старые добрые шторма — обычные и привычные. Вот тогда мы и сможем пойти на таран там, где нас никто не ожидает. Лично я верю в тараны. (Эта вера, к слову, поразительно распространена на флоте).

— Ты хочешь сказать, что стал бы таранить чайный поднос вроде нашего? Что ж, я рад, что ты не наш шкипер, — вмешался я.

— О, этот пошел бы на таран при первой возможности. Но, конечно, не стал бы таранить кого-то нашего размера — такое судно дешевле и проще расстрелять, но вот, к примеру... (он назвал корабль, который не ходит под нашим флагом). Если таранить его куда угодно, он станет беспомощным, как перевернутая на спину черепаха. А стоит он миллион с четвертью. Вопрос только в деньгах.

— И что, по вашему, произойдет потом?

— О, в этом наша сильная сторона! Что произошло, когда тот проклятый угольщик вынесло течением на нас около Милфорда? Нам потребовалось всего лишь поднять давление пара, верно? У нас в носу настоящие соты из переборок и помещений. Можно срезать до двенадцати футов нашего носа, и мы все равно не потонем, — с энтузиазмом заключил эксперт.

— Но это слишком рискованно, — пожал плечами «двадцать один год». — Корабль, о котором ты упомянул, бронирован сверху, хотя у него и довольно слабое подбрюшье. Если ударить его парой снарядов под спонсоны, то, скорей всего, он тут же пойдет на дно под тяжестью собственных орудий. Но для этого тебе понадобится девятидюймовка.

— Таранить, только таранить! Подстеречь его, когда в шторм он выйдет из гавани, а его экипаж на неделю свалится от морской болезни!

— Неплохо бы. Вот только он никогда не выходит из гавани. Поскольку там не считают, что мы живем в прошлом. А если уж и они не считают, то и мы не должны оглядываться назад. Наше дело разведка — днем бункероваться топливом, ночью идти полным ходом. Но все равно стоило бы убрать с палубы эти идиотские торпедные трубы.

— А я хотел бы практиковаться в стрельбе каждую неделю, — вмешивается еще один. — И с нормой учебных боеприпасов раза в четыре больше нынешней. Я бы поизносил наши стволы, но дело того стоит...

Так и тянулись разговоры, не особенно меняясь от корабля к кораблю. Некоторые всей душой ратовали за торпеды, но мы, будучи крейсером, благоволили к артиллерии, и только лейтенант, назначенный старшим торпедистом, бился за них всякий раз, как спускался в кают-компанию.

— Превосходное оружие! — восклицал он, когда серебристый дьявол вылетал из трубы и уносился вдаль. — А я... просто криворукий...

Торпеда отклонялась влево и отравляла воздух запахом чеснока. Светящийся патрон Холмса выдавал ее еще за пятьдесят ярдов от цели.

— Ну, что я тебе говорил? — вопрошал кто-то вполголоса. — Да мы бы уже раз десять могли бы выстрелить из четырехдюймовки, пока ты колдовал над своим кривым бумерангом!

— Если ты будешь насмехаться над торпедами, рано или поздно тебя повесят!

— Я бы не насмехался, будь они подводными. А с нашими палубными ни в жизнь не угадать, как они себя поведут. Эти штуки слишком зарываются при падении.

Наводчик горевал недолго: прихватив тросы, кошки, запалы и несколько пироксилиновых шашек, он удалялся в составе десятка шлюпок с других кораблей в устье залива — практиковаться в тралении и уничтожении поставленных «противником» мин. Этот процесс не стоит описывать на наших страницах, как нет необходимости сообщать публике координаты заминированных участков и время, которое требуется для разминирования. В итоге несколько рыбьих косяков получали сотрясение мозга.

— Отличный вышел спектакль! — объявлял он по возвращении. — Славно позабавились. Вы видели наш дым?

Лично я видел, как один из мысов на выходе из залива Бантри снесли чуть ли не до основания, но вникать в подробности не стал.

На флоте многое может впечатлить и многое способно ужаснуть. Но наиболее впечатляющим зрелищем я бы назвал молниеносную подготовку к высадке морской пехоты. По одной-единственной команде наш легкий крейсер вскипает, словно муравейник. Повсюду звучит слитный топот босых ног по металлу, приглушенный лязг орудия, которое разбирается из стоек, скрипят блоки и тали, открываются и закрываются стальные двери.