Рафаэль Сабатини - Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь (сборник) Страница 41

– Опять же превратности войны. Всякое бывает в солдатской жизни.

– Все в руках Аллаха, – поправил его Драгут. – Он велит, что три тысячи заплаченных за меня дукатов должны быть отработаны. А пока можешь считать себя моим гостем, дон Просперо.

У Просперо не было причин жаловаться на гостеприимство Драгута ни в Шершеле, ни, позднее, в Алжире. Но была и другая причина, по которой он хотел бы пользоваться им дольше, чем было необходимо гонцу, чтобы добраться до Генуи и вернуться обратно.

Гонца отправили к Андреа Дориа, ибо по зрелом размышлении Просперо, не без помощи Драгута, понял, что адмирал все же был прав в своем решении.

Спустя несколько дней, когда он был на галере Драгута, плывущей в Алжир, анатолиец поведал ему, что Дориа удалось ускользнуть от Барбароссы и в целости увести свой флот.

– Я уважал бы его больше, если бы это у него не получилось, – сказал Просперо.

– Неужели? А его повелитель император? А люди, плывшие с ним? Слава Аллаху, лично я не трус, но никогда не вступаю в схватку, если мне грозит поражение. Это не героизм. Это плохое командование. Господин Андреа возвращается домой с подмоченной репутацией. Но выбора не было: он знал, что при любом другом раскладе возвращение домой вообще бы не состоялось.

Тем временем Андреа Дориа, достигнув Мальорки без двух богато нагруженных судов, шедших за ним и захваченных Барбароссой (это не считая потери около семисот солдат, направленных на освобождение восьми сотен невольников, которых он теперь вез с собой), решил, что ему не подобает возвращаться домой как побитой собаке. Что-то надо сделать, чтобы иметь возможность выставить себя в выгодном свете. Итак, попав в то утро на Мальорку, он вернулся к этим размышлениям и предпринял рискованное плавание к бухте Алжира, надеясь, что она охраняется не очень хорошо. Там он повстречал четыре алжирские галеры, направлявшиеся в Египет. Одну он захватил сразу, три другие понеслись к берегу так быстро, что совсем не осталось времени освободить из цепей христианских гребцов. А те, что надрывались на первом судне, были раскованы и присоединены к христианам, вызволенным из плена Просперо.

Адмирал посчитал, что этого достаточно. Захваченное судно для перевозки зерна и двенадцать сотен спасенных рабов были весомым доказательством его мощи на море. Он хвастливо задрал нос, отчего все возвращавшиеся с ним домой испытали ощущение триумфа, и составил туманный отчет, из которого императору стало бы ясно, что экспедиция принесла кое-какие плоды ценой весьма незначительных потерь.

Полагали, что Просперо Адорно погиб. Дон Алваро де Карбахал писал, что юноша пал смертью героя, в то время как Андреа Дориа представил его гибель как следствие мужественного, но бесплодного и заведомо обреченного шага. Император, помня Просперо, сказал, что его смерть – большая потеря для его величества, и выразил соболезнование.

В письмах дона Алваро говорится и о другом. Он полагал, что шершелская авантюра пошла на пользу корсарам, укрепившимся в сознании своего превосходства на море. Это утверждение император отнес на счет зависти: ведь дон Алваро сам хотел командовать его флотом.

Но если адмирал умудрился вернуться в Геную с высоко поднятой головой, то на сердце у него лежал тяжкий гнет. Он не тревожился из-за своего бегства с флотом из Шершела: у него просто не было другого выхода. Но если совесть командира была спокойна, то как человек он глубоко переживал неудачу. Все (и в особенности данное Джанне обещание) говорило о том, что ему следовало удержать Просперо от безрассудной вылазки, которая, несомненно, стоила ему головы. Поэтому Дориа, человек волевой, ни перед кем не опускавший глаз, боялся посмотреть в лицо своей племяннице.

Как он и ожидал, она пришла в гавань с монной Переттой во главе большой толпы знати и простолюдинов, с флагами, трубами и цветами явившейся приветствовать избежавшего поражения триумфатора. С первого взгляда он заметил в ней разительную перемену. Ее бледное лицо выражало страдание. Прекрасные карие глаза поблекли и затуманились. Спокойствие, свидетельствовавшее о силе духа, сменилось апатией, а сдержанность – полным безразличием ко всему.

Она безучастно позволила себя поцеловать. Странно было то, что Джанна не задала никаких вопросов, чем еще больше осложнила задачу Дориа. Освободившись от восторженной толпы и оставшись наедине с Джанной в будуаре монны Перетты во дворце Фассуоло, он рассказал ей все.

– У меня для вас печальные вести, моя дорогая, – сказал он так скорбно, что она все поняла.

Ответа не последовало. Он боялся ее смятения, но Джанна его не выказала. Неестественно вялая, она смотрела на него, казалось, лишь из вежливости. Монна Перетта, сидя возле нее на персидском диване, с мрачным видом держала Джанну за руку, сочувствуя ей и ободряя ее.

Озадаченный адмирал ни о чем не спрашивал. Он просто рассказал все, стараясь представить смерть Просперо как акт величайшего героизма.

Он был готов к горестным рыданиям. Он даже ожидал обвинений в том, что поставил необходимость вывода флота выше, чем спасение Просперо. Но был совсем не готов к тому, что затем последовало.

В помутневших глазах Джанны, по-прежнему устремленных на него, ничего не изменилось. Голос тоже звучал по-прежнему бесцветно.

– Благодарю Бога, что конец его был таким достойным, – сказала она.

Глава XIX

Неосторожность монны Аурелии

Когда адмирал получил наконец от дамы объяснение этой тайны, оно ошеломило и испугало его.

Едва экспедиция отплыла, как вспыхнуло раздражение по поводу альянса Адорно и Дориа, к которому вела предстоящая женитьба Просперо. Дом Адорно презирал главу клана Дориа за это поражение. Те же чувства овладели и знатными генуэзцами, не смирившимися с верховенством Дориа в государстве и готовыми поддержать семейство Адорно, находящееся в оппозиции к нему. Об этом презрении так открыто и свободно говорили, что споры приводили даже к стычкам. Они достигли кульминации, когда Таддео Адорно, публично оскорбленный Фабио Спинолли, убил его на дуэли, а на следующую ночь и сам был умерщвлен агентами Спинолли. Это вынудило его отца в бешенстве прийти к монне Аурелии.

– Мадам, предательство вашего негодного сына начинает приносить свои зловещие плоды, а пожинать их вынуждены другие. Мой мальчик предпочел умереть от ран, нанесенных подлецами. Но я клянусь святым Лаврентием, что синьор Просперо заплатит за это. Мы пустим грязную кровь из его жил, как только доберемся до него.

Ее щеки побелели.

– Вы угрожаете его жизни?

– А что еще остается делать? Могу ли я оставить убийство моего сына безнаказанным?

– Возьмите плату с тех, кто пролил его кровь. Направьте свой гнев на Спинолли.

– Этим мы тоже займемся, будьте уверены. Но мы придушим зло в зародыше. Мы очистимся от позора, в который вверг нас синьор Просперо, очистимся раз и навсегда.

И в ярости добавил:

– И Аннибале быстро найдет управу на Просперо!

– О, вы сумасшедший! Вы и ваш сын!

Он усмехнулся.

– Скоро вы отведаете нашего безумия. Вы поймете, что это такое, когда мы перережем глотки вашим щенкам.

Они с ненавистью смотрели друг на друга: он – объятый яростью и горем из-за потери сына, она – в паническом страхе перед угрозой.

– Боже мой! – воскликнула она. – Вы не представляете себе, что творите, кровожадный дурак!

– Когда дело будет сделано, вы об этом услышите, – жестко ответил он и повернулся, чтобы уйти, но монна Аурелия в ужасе схватила его за руку.

– Вы ослеплены! – исступленно вскричала она. – Все не так, как вы думаете, Рейнальдо. Настояв на своем, вы приблизите день собственной смерти. Разве вы не видите, сошедший с ума слепец, что Просперо не мог поступить иначе?

Он сердито посмотрел на нее.

– Вы достойная мать своего сына, клянусь Господом! Не мог поступить по-другому, вы говорите? Ха! – Он попытался отпихнуть ее. – Дай мне пройти, женщина.

Но она, дрожа, цеплялась за него. И в панике забыла об осторожности. Она хотела лишь одного – спасти своего сына от рук мстительных убийц. Но поскольку предупредить Просперо, чтобы он мог защитить себя сам, она не могла, оставалось, по ее мнению, лишь одно – отвратить Рейнальдо от его кровавого замысла, открыв ему страшную правду.

– Слепой, невидящий глупец! – взорвалась она. – Что мог сделать Адорно в ссылке? Чтобы свести счеты с этими Дориа, нужно было возвратиться сюда, в Геную. А как мы могли это сделать? Только уверив их, что они в безопасности!

– О чем вы говорите? Если вы что-то знаете, выскажитесь яснее.

– Это и болвану ясно. Смирение Просперо – лишь притворство. Он принял их предложение дружбы только для того, чтобы уж наверняка повергнуть их в прах.