Григорий Карев - Синее безмолвие Страница 41

— А как же с Ленюшкой? — еле слышно спросила Людмила.

…Когда возвращались на Загородную, было уже поздно. Мелкие росинки садились на листья акаций и платанов, на волосы, лицо и обнаженные руки Людмилы. Но ей совсем не было холодно: сильная рука бережно и твердо поддерживала Людмилу за локоть, и от руки по всему телу разливалось кружащее голову тепло. Они не торопясь шли по залитой лунным светом улице — хорошо шагать, когда легко дышится и на сердце спокойно и радостно.

Только у самого дома Людмила вдруг отпрянула за одиноко стоявший газетный киоск, увлекла за собой Прохора и испуганно прижалась к нему.

— Что с тобой? — спросил он, нежно обнимая ее за плечи.

— Молчи! — тревожно прошептала Людмила, сердце ее сильно стучало.

Из ворот вышел высокий мужчина в темном макинтоше, осторожно оглянулся по сторонам и торопливо зашагал в город.

— Это Арсен, — сказала Людмила, когда человек удалился достаточно далеко.

— Он был у тебя?

Людмила отрицательно покачала головой и показала на темное окно своей комнаты. Окна в доме были темными, только в одном, на втором этаже, горел свет. Но и он тотчас потух.

— Это у Масюты, — поежилась от нервного озноба Людмила. — Он там бывает.

— Тебя это трогает?

— Ничуть. Но я боюсь почему-то этого нелюдимого Масюту.

— Тебе нечего бояться, — сказал Прохор. — Иди и спи спокойно. Скажи Леньке, что я приду рано утром, пусть готовится.

— Возьмите завтра и меня с собой, — попросила Людмила. — Мне одной будет скучно дома.

— Ого! — рассмеялся Прохор. — Как бы не пришлось мне покупать третий акваланг. Хорошо, Люда. Завтра будешь дежурить на нашей шлюпке. Это даже удобнее, а то оставляем ее на якоре и все время боимся, как бы кто из озорства не угнал.

Он подождал, пока Людмила зашла в комнату и зажгла свет.

Широко, по-матросски шагал Прохор Демич навстречу загорающейся утренней заре, впереди все было ясно, как звездное небо, и спокойно, как у него на душе. Завтра он напишет письма матери и ребятам на Ангару. Послезавтра расскажет о своем счастье Павлу Ивановичу и Грачу. Жаль, что Грач ничего не знает о Людмиле… Ничего, они еще попьют с ним крепкого флотского чайку, и Иван Трофимович напишет еще свою корреспонденцию о людях подводной лодки. (Прохор снова заметил, что об отце, о «Катюше» и о Людмиле он думает одновременно, как будто они были чем-то связаны между собой).

А затем все будет, как у людей. Леньке придется на годик остаться в Южноморске, в школе-интернате, пока они устроятся в Братске, получат комнату. Люда приобретет новую специальность. Можно будет одновременно работать и учиться. В первый же отпуск они съездят к его матери. А потом заберут ее к себе. У них будет все, как у людей: работа, учеба, семья и счастье.

Прохор широко шагал навстречу заре. Бледно-голубая кромка неба на востоке росла, становилась все шире, наливалась лимонной желтизной. Звезды поднимались все выше. Интересно, какие же они, если взглянуть на них из морской глубины?

Тяжелые капли росы падали с высоких каштанов.

ПОДВОДНЫЙ ДИВЕРСАНТ

Люда сама попросилась на весла. Прохор и не представлял себе, что она может так звонко смеяться из-за каждого пустяка, что она так хорошо работает веслами и что у нее, оказывается, не такие уж хрупкие плечи, как показались под тоненькой блузкой, а тело красивое и сильное, особенно, когда Люда откидывается в гребке, упираясь ногами в рыбины шлюпки: тяжелая коса, свернутая тугой короной, оттягивает голову, и Прохору видны только белая гибкая шея и нежный подбородок. Но гребок закончен, Люда наклоняется вперед, ее широко открытые, сияющие глаза и улыбающиеся губы приближаются к самому лицу Прохора. Люда смеется и снова откидывается в гребке. И вообще она за ночь сильно изменилась: повзрослела, вытянулась, глаза стали смелее и ярче, а жесты решительнее.

Море застыло огромным зеленоватым зеркалом, в котором отражается безоблачный купол голубого неба, а ослепительное солнце растекается зыбкой золотистой полосой. Лодка быстро и ровно скользит по этому зеркалу, оставляя за собой легкие разводья. Крупные прозрачные капли падают с весел, и Прохору кажется, что он слышит, как они звенят, разбиваясь о прозрачную воду.

Они были счастливы.

Только Ленька сегодня не в духе. Обычно, когда выходили в море, он расцветал всеми веснушками, большие серые глаза светились радостью из-под выгоревших белесых бровей. Теперь Прохор с удивлением поглядывал на своего юного друга. Коричневое от загара тело мальчика было, как и в прошлые разы, напряжено в ожидании команды бросить якорь, который он держал обеими руками, словно какое-то сокровище, которое, не дай бог, уронишь — разобьется на мелкие осколки. Но белесые брови хмурились, а глаза то недовольно косились в сторону Людмилы, то разгорались решимостью что-то сказать такое важное, что у Люды и Прохора, пожалуй, сразу изменилось бы настроение. Но Ленька молчал, хмурился, поглядывая исподлобья то на Прохора, то на Людмилу.

— Капитан, капитан, улыбнитесь! — шутливо начал было Прохор песенку, подмигнув Леньке, но тот еще больше насупился и отвернулся.

— Какая акула укусила сегодня Сына Моря? — наконец спросил Прохор у Людмилы.

— Сегодня Сыну Моря влетело, как простому смертному, — перестав смеяться и вытягиваясь в гребке, сообщила Людмила.

— Вот как?!

— Да, много она понимает. Только ругаться горазда… — начал было Ленька свою жалобу, но тотчас осекся, будто прикусил язык.

— Как же не ругаться, — подняла лопасти весел над водой Людмила. — Позавчера постирала ему рубашку, погладила, а сегодня ее уже одеть нельзя было — в пыли, в саже, в птичьем помете, в руки взять и то гадко.

— Где же ты так, Ленька?

— На чердаке голубей гонял, — ответила за брата Людмила. — Вот горе мое веснушчатое, — уже без огорчения, а с нежностью к брату добавила она.

— Сын Моря и голубятник. Ничего общего, — нарочито удивился Прохор. — Лучшие люди гибнут на наших глазах!

— Да, голуби, голуби! — передразнил сестру Ленька. — Я там видел… Эх, если бы вы знали то, что я знаю, вы бы…

— Что, Ленька?

— Секрет. Пока секрет.

— Нашел вахтенный журнал «Черного принца»? Или подробную карту Атлантиды?

— Смеешься? Да? Ну, так вот, не скажу и все!

Людмила рассмеялась и снова взялась за весла. Гребла она легко, наслаждаясь запахом воды, движением своего тела, своим дыханием, ослепительным сверканием солнечных бликов.

— Табань! — скомандовал Прохор, когда шлюпка подошла почти к самой гряде, отделяющей Чертов ковш от моря.

Людмила смеется и, как заправский гребец, упирается веслами в тугую толщу воды, руки ее дрожат от напряжения, а вокруг лопастей весело закипают пенистые бурунчики.