Николай Панов - Морские повести Страница 43

Командир корабля молчал. Сидя за столом-конторкой в полированном, светлого дерева кресле, смотрел усталыми, даже как будто сонными глазами.

— Прошу курить! — Он пододвинул Калугину раскрытую коробку с сигаретами.

— Спасибо, потом… — сказал Калугин.

Отношение капитан-лейтенанта смутило его. Он машинально отчеркнул верх пустой странички. Было все неудобнее сидеть перед молчаливо ждущим моряком.

— Я, кажется, помешал вам, товарищ капитан-лейтенант?

— Нет, ничего, — отрывисто сказал Ларионов. — Хотел пройти по боевым постам, заглянуть в кубрики, в машину… Успею…

Конечно, это было явной неправдой: заглянуть в машину в крахмальной сорочке и белых перчатках!

Нет, капитан-лейтенант, видимо, собирался сойти на берег, отдохнуть, и стесняется почему-то сказать откровенно… «Я помешал ему сойти на берег… Но дело есть дело… Очень важно поговорить с ним в первую очередь», — думал Калугин.

— Если бы вы могли хоть вкратце рассказать о выдающихся делах «Громового»…

— К сожалению, «Громовой» ничем особенным себя не проявил, — помолчав, с извиняющейся улыбкой сказал Ларионов.

Он провел рукой по белокурым, зачесанным набок волосам, вставил сигарету в разноцветный прозрачный мундштук.

Калугин у многих уже видел такие мундштуки, мастерски вытачиваемые краснофлотцами из алюминия, эбонита, небьющегося стекла — из обломков сбитых вражеских самолетов. Но в тонких пальцах капитан-лейтенанта мундштук казался особенно изящным и аккуратным.

Не глядя на Калугина, Ларионов сжал обветренными губами мундштук, щелкнул зажигалкой и выпустил сизое дымовое кольцо.

— Ничем особенным себя не проявил… Надеемся, еще покажем себя в дальнейшем…

Он нахмурился и затянулся снова. Выговорить эти несколько слов стоило ему, казалось, такого напряжения, что на покрасневшем лбу исчез алый след от фуражки.

— Но у вас были бои с самолетами. Шесть сбитых фашистских самолетов… обстрелы берегов!

— Обстрелы берегов, — сказал Ларионов, — в этом интересного мало. Станешь на якорь где-нибудь в губе и палишь по заданной цели… Вот напишите о комендорах, — как сокращают время подготовки залпа. Но об этом они сами расскажут вам лучше, чем я.

— Мне нужно побеседовать об этом и с вами, — не сдавался Калугин. — В обстреле берегов «Громовой» сыграл большую роль.

— Точно, сыграл. Бывало, сидишь в обороне, егеря так наседают — камни под ногами горят. А пойдут наши эсминцы грохотать с моря — фашисты разом по щелям…

— Разве вы сражались на сухопутье?

— Было такое… — отрывисто сказал капитан-лейтенант. Он помолчал снова. — Об обстрелах, о боях с самолетами вам лучше меня расскажут зенитчики и комендоры. Поговорите с людьми… Потом, если будут какие вопросы, прошу ко мне снова…

Он приподнялся, протягивая руку. Но Калугин еще сохранял надежду.

— Есть поговорить с людьми! — Он провел по блокноту вторую черту. — А теперь, товарищ капитан-лейтенант, может быть, расскажете что-нибудь о себе самом, о собственных боевых переживаниях?

Он тотчас понял, что не должен был задавать такой вопрос. Командир почти враждебно глядел из-под сдвинутых светлых бровей.

— Что именно обо мне?

— Что хотите, — удивленно сказал Калугин. — Вот вы командуете боевым кораблем, сражались на сухопутье…

— Обо мне прошу не писать ничего! — резко и раздельно сказал командир. — Тема неинтересная, товарищ корреспондент. А о корабле — пожалуйста. Пройдите к заместителю, — он назовет вам людей, отведет место для работы. Народ у нас золотой…

Опять отрывисто оборвав, он встал, взялся за козырек фуражки. Калугин встал тоже.

«Вот так беседа! Пустой разговор. Конечно, отчасти виноват сам — помешал человеку отдохнуть…»

Молча, не глядя на него, Ларионов надел фуражку.

— Скажите, это в вашей редакции работает Ольга Петровна Крылова?

— У нас! — сказал Калугин.

Такого вопроса он ожидал меньше всего. Он смотрел на командира корабля. Может быть, хотя бы теперь удастся завязать разговор? Но Ларионов молчал снова, задумчиво натягивая перчатки.

— Разрешите итти? — спросил после паузы Калугин.

— Если ничем больше не могу быть полезным… — любезно сказал командир, двигаясь к двери. Он пропустил Калугина вперед, сам шагнул через комингс, прикрыл за собой дверь.

Вот какой была единственная беседа Калугина с капитан-лейтенантом Ларионовым перед самым уходом корабля в море. С тех пор они встречались лишь мельком: на ходовом мостике, в кают-компании, снова на ходовом мостике, где Ларионов, казалось, проводил почти круглые сутки.

И теперь вот он опять ходит взад и вперед, взад и вперед по неширокому пространству мостика, с одного крыла на другое. Он уже не держится так прямо, как тогда, при разговоре в каюте. Он снова затянул вокруг фуражки меховой капюшон, с его шеи свешивается футляр морского бинокля, иногда он останавливается, подняв бинокль, долго разглядывает море. Человек, от быстроты и правильности решений которого зависит жизнь каждого на корабле.

— На румбе? — сказал вахтенный офицер.

— Тридцать шесть! — задорный, четкий ответ рулевого.

— Так держать!

В мерцающей звезде репитора гирокомпаса трепетала все та же черная цифра. Неустанно сигнальщики всматривались в горизонт. Всматривались во все четыре стороны света, на каждом углу мостика по краснофлотцу, у каждого краснофлотца сектор обзора 90°. Что бы ни случилось, каждый из них должен смотреть только в заданном ему направлении…

Зазвенели ступеньки трапа. Высокий румяный офицер, в черном кожаном реглане и шапке-ушанке, прошел по мостику и дружески улыбнулся Калугину. Тщательно протерев свой бинокль, тоже стал медленно вести им по горизонту.

— Степан Степанович! — окликнул его Калугин.

Он притронулся к закованному черной кожей, высоко поднятому локтю. Снегирев опустил бинокль.

— Может быть, вы сообщите мне, почему мы изменили курс?

— Мы были в конвое, теперь перешли в дозор, — сказал заместитель командира по политической части, старший лейтенант Снегирев.

Но, увидев разочарованное, недоумевающее лицо Калугина, Снегирев вдруг приблизил к нему свое румяное, широкоскулое лицо. Вздернутый крепкий нос и приподнятые брови придавали этому лицу какой-то очень жизнерадостный, немного лукавый вид.

Карие глаза Снегирева округлились, он пригнулся так близко, что его горячее дыхание касалось щек Калугина.

— Принято радио: фашистские корабли готовятся к рейду в наши высокие широты. Перед нами поставлена задача: запеленговать их, не выпускать из виду, попытаться задержать их до подхода главных сил нашего флота.