Томас Рид - Морской волчонок Страница 45

Холод пробежал у меня по жилам, когда я подумал о таком исходе. Настроение мое резко изменилось. За минуту перед тем мерцающий луч света наполнил мою душу радостью, а теперь я глядел на него и сердце у меня сжималось от страха и смятения.

Глава LXI

УДИВЛЕНИЕ КОМАНДЫ

Я стал думать, как бы возместить убыток. Но мечтать об этом было нелепо, и оставалась одна горечь. На свете у меня не было ничего, кроме карманных часов, а их с трудом можно было обменять разве что на коробку хлопушек!

Впрочем, нет: у меня было еще кое-что, чем я дорожил и дорожу до сегодняшнего дня больше, чем тысячей часов, хотя его реальная цена вряд ли больше шести пенсов. Вы догадываетесь, о чем я говорю? Конечно, догадываетесь, и вы правы: я говорю о моем дорогом старом ноже.

Конечно, дядюшка ничего для меня не сделает. Он только позволял мне жить в его доме и делал это из корысти, а не из чувства ответственности за ребенка. Уж никак не станет он расплачиваться за мои проделки; нечего и думать об этом.

У меня была маленькая надежда, одна мысль, которая казалась мне до некоторой степени логичной. Я мог наняться на службу к капитану на долгий срок. Я мог бы стать юнгой, вестовым, слугой — одним словом, чем угодно, лишь бы отработать долг.

Если он меня примет (а ему больше нечего делать со мной, разве что действительно швырнуть меня за борт), тогда все будет в порядке.

Я обрадовался такой мысли. Как только я увижу капитана, сейчас же предложу ему свои услуги.

В этот момент надо мной гулко раздались шаги. Множество людей тяжело расхаживало взад и вперед по палубе, над люком. И я услышал голоса — человеческие голоса. Как приятно было мне слышать их! Сначала я услышал только возгласы и отдельные слова, затем все смешалось в нестройный хор. Голоса были грубые, но какой прекрасной, музыкальной казалась мне рабочая матросская песня!

Она наполнила меня решимостью. Я больше не буду сидеть в темнице. Как только песня кончилась, я подбежал к люку и деревянной рукояткой ножа начал громко стучать в доски.

Я прислушался. Меня услышали.

Наверху шел какой-то разговор, и до меня доходили даже удивленные восклицания. Но хотя шум голосов не прекращался, никто не пытался открыть люк.

Я постучал сильнее, начал кричать; но голос мой был еще слаб, и вряд ли его слышали наверху. Снова раздался хор удивленных восклицаний; голосов было много, — по-видимому, вся команда собралась вокруг люка. Для верности я постучал в третий раз и замер в ожидании.

Что-то зашуршало над люком. Снимали брезент. Свет брызнул во все щели.

В следующий момент надо мной открылось небо; поток света ударил мне в лицо и ослепил меня. Я совершенно ослабел и свалился на ящики. Я не сразу потерял сознание, но постепенно впал в обморочное состояние.

Когда люк открылся, я успел заметить вокруг него грубые лица — человеческие лица, которые в ужасе отшатнулись, увидев меня. Я услышал восклицания; но тут звуки постепенно замерли в моих ушах, свет погас, и я окончательно потерял сознание.

Я был в обмороке и ничего не ощущал. Я не видел, как эти обветренные лица снова появились над краем люка и глядели на меня с тревогой. Я не видел, как один из них, набравшись смелости, полез вниз, за ним другой, третий, пока не набралось несколько человек, которые с шумом окружили меня. Я не слышал, как они бережно брали меня на руки, щупали у меня пульс и прикладывали свои грубые руки к моему сердцу, проверяя, бьется ли оно. Не слышал я, как рослый матрос прижал меня к себе, поднялся по лесенке, вынес из трюма и осторожно положил на палубу. Я ничего не слышал, не видел, не чувствовал, пока холодная вода, которой плеснули мне в лицо, не пробудила меня от забытья и не вернула меня к жизни.

Глава LXII

РАЗВЯЗКА

Очнулся я на палубе. Кругом толпились люди. Куда ни кину взгляд, везде человеческие лица. Но на этих обветренных лицах я не видел и следов неприязни, наоборот, они смотрели на меня с жалостью, и я слышал сочувственные замечания.

Это были матросы. Вокруг меня столпилась вся команда. Один из них, наклонясь надо мной, вливал мне в рот воду и клал мне на лоб мокрую тряпку. Я узнал его с первого взгляда. Это был Уотерс, тот самый, который высадил меня когда-то на берег и подарил мне свой драгоценный нож. Матрос и не знал, какую громадную услугу оказал мне.

— Уотерс, — сказал я, — вы меня помните?

Он остановился, пораженный.

— Тресни мои мачты, — услышал я, — тресни мои мачты, если это не тот сморчок, который подлезал к нам в порту!

— Который набивался в море! — подхватили другие.

— Тот самый, убей меня бог!

— Да, — сказал я, — тот самый я и есть.

Новый взрыв восклицаний.

— Где капитан? — спросил я. — Уотерс, отведите меня к капитану.

— Опять тебе нужен капитан? Да вот он, паренек, — добродушно ответил рослый матрос, раздвигая толпу.

Я посмотрел туда. Невдалеке, у двери в каюту, стоял хорошо одетый человек, в котором я узнал капитана. Я поглядел на его лицо. Выражение лица было суровое, но гнева в нем не было.

Я колебался некоторое время, но потом, собрав всю свою энергию, поднялся на ноги, шатаясь бросился вперед и опустился перед ним на колени.

— Сэр, — воскликнул я, — мне нет прощения!

Не помню точно, как я выразился. Но это было все, что я мог сказать.

Я больше не мог глядеть ему в лицо. С опущенными глазами я ждал его ответа.

— Встань, паренек, и пойдем, — сказал он мягко, — встань и пойдем в каюту.

Он взял меня за руку, поднял и увел. Сам капитан шел рядом со мной и поддерживал меня, потому что я шатался. Не было похоже, чтобы он собирался бросить меня акулам. Мог ли я думать, что все кончится благополучно?

В каюте я случайно увидел свое отражение в зеркале. Я не узнал себя. Я был весь белый, весь в муке, а лицо у меня было бледное, изнуренное, худое. Страдания и голодовка совершенно истощили меня.

Капитан усадил меня на кушетку, позвал буфетчика и приказал принести стакан портвейна. Он молчал, пока я не выпил весь стакан. И тогда, устремив на меня взгляд, в котором не было ни тени суровости, он сказал:

— Ну, малыш, теперь расскажи мне обо всем!

Я рассказывал долго. Я ничего не утаил; я объяснил, почему убежал я из дому, какие разрушения произвел в трюме.

Он уже знал об этом, потому что половина команды побывала в трюме, в углу за бочкой с пресной водой, и доложила ему обо всем.

Наконец я подошел к концу и изложил ему свое предложение; с бьющимся сердцем я ожидал ответа. И скоро получил его.

— Молодец, — сказал он, вставая и направляясь к двери. — Ты хочешь быть матросом? Ты заслуживаешь этой чести. И в память о твоем отце, которого я знал, ты будешь матросом.