Луи Буссенар - Под Южным Крестом Страница 48

Слово «рабство», произнесенное Виктором, заставило Фрике насторожиться.

– О чем вы говорите? Разве в Папуа есть рабы? Неужели вам не достаточно каннибализма? – спросил молодой человек у Узинака.

Вождь племени рассмеялся и попросил Виктора перевести следующий ответ:

– Далеко не все папуасы – людоеды, далеко не все. И доказательством тому служит тот факт, что вот мы, как и другие жители береговой полосы, никогда не едим человеческого мяса. Что касается горцев, тут иное дело. Прибрежные жители добры, гостеприимны, они обожают путешествовать, кормятся случайными уловами или же дарами саговых пальм. Вот горцы, те, напротив, ведут оседлую жизнь: они охотятся, обрабатывают землю, выращивают ямс, бататы, сахарный тростник и так далее. Они выносливы, жестоки, они обожают отрезать головы врагам и питаются человечиной.

– Надо же, – перебил рассказчика Фрике, – все не как у людей. В большинстве стран жители, занимающиеся сельскохозяйственным трудом, приятны в общении, в то время как прибрежные жители чаще всего слывут людьми вспыльчивыми, склонными к авантюрам. Не правда ли, Пьер? Во всяком случае, в наших краях дело обстоит именно так, причем я не хочу сказать о «прибрежниках» ничего плохого.

– Чистая правда, сынок. Но в этом нет ничего удивительного, ведь мы находимся у антиподов, и здесь все перевернуто с ног на голову.

– Браво! Я не был готов к подобному объяснению, но оно кажется мне верным, – смеясь, ответил Фрике.

– Что касается рабов, – продолжил Узинак устами Виктора, – ты увидишь, что мы с ними хорошо обращаемся.

– Я и не сомневаюсь в этом, мой славный папуас, и вы примирили меня с частью населения этого огромного океанийского острова.

Путешествие длилось целую неделю и не было омрачено никакими инцидентами. Плавание прерывалось лишь безлунными ночами. Пироги приставали к берегу, тут же неподалеку разбивался лагерь, а уже на рассвете отважные мореплаватели вновь отправлялись в путь. И хотя друзья ни разу не видели кораблей, принадлежащих цивилизованным странам, они смогли наблюдать за многочисленными туземными пирогами, частенько достаточно подозрительными. Более того, одна лодка весьма бестактно приблизилась к пирогам французов и их союзников, по всей видимости, незнакомцы вознамерились ринуться на абордаж. Во всяком случае, враждебные папуасы, оказавшись на расстоянии человеческого голоса, внезапно сняли крышу из пальмовых листьев, мешающую натягивать тетиву луков. После этого маневра бестактность превратилась в неприкрытую агрессию. Фрике тут же велел поднять флаг и встретил незваных гостей ружейным выстрелом. Его успешное вмешательство привело к безоговорочной победе: чернокожие нападающие спешно вернули на место крышу, что, по мнению Пьера, приравнивалось к зачехлению орудия, и быстро ретировались в противоположном направлении.

Наконец, к середине восьмого дня пирога вошла в некое подобие узкого и неглубокого пролива, чье дно было усеяно коралловыми отростками, которые в высшей степени осложняли навигацию – нескольким чернокожим дикарям пришлось спрыгнуть в воду, чтобы помочь лодкам продвигаться по проливу. Затем пролив неожиданно стал глубже и расширился, а по обеим его сторонам появились ряды густых зарослей мангровых деревьев, чьи причудливые корни свивались в запутанные клубки.

Этот пролив мог быть лишь устьем реки. Заросли кораллов здесь заканчивались, потому что полипов убивала смесь пресной и соленой воды и доступ к берегам был свободен.

Горьковато-соленая вода, смертельная для кораллов, напротив, отлично подходила для мангровых деревьев – «деревьев лихорадки», как их в сердцах называют аборигены тех стран, где произрастает сей зловонный продукт болот.

Стоило пироге войти в устье реки, как ее тут же окружили суда самой разной величины: начиная от больших «военных лодок» и заканчивая «байдарками», с трудом вмещающими одного-единственного гребца. При виде белых людей туземцы разразились громкими криками радости, среди которых можно было различить слова: «Табе, туан!», что означало «Добрый день, месье».

Посреди реки, словно экзотические букеты, изобилующие зеленью, были разбросаны многочисленные островки самых прихотливых очертаний. Наконец река плавно перешла в широкий водоем, покрытый болотными растениями, в самом сердце которого возвышался десяток домов совершенно удивительного вида.

Приблизительно в пятидесяти метрах от берега высился частокол семи– или восьмиметровых свайных оснований, между которыми сновала на лодках веселая и шумная толпа. Эти сваи поддерживали гигантские строения, разумеется, полностью сконструированные из дерева двух совершенно различных типов. Большая часть домов имела в основании массивный четырехугольник, перекрытый гигантской кровлей из банановых листьев или из листьев кокосовой пальмы, напоминающей по форме перевернутую пирогу. Лишь два дома, меньшие по размеру и стоящие в некоем отдалении от других зданий, походили на большие гнезда, поддерживаемые четырьмя длинными жердями.

Фрике тут же поинтересовался у Узинака, откуда такая разница, на что папуас, подмигнув, ответил, что последние строения служат жилищами молодым людям, достигшим брачного возраста.

Почти что половина домов соединялась с берегом наклонным рядом древесных стволов, расположенных стык в стык и поддерживающихся своеобразными опорами наподобие козел. Эти бревна можно было сбросить в воду, приложив минимальное усилие, и тогда между постройками и сушей возникал непреодолимый естественный барьер. Некоторые жилища стояли абсолютно изолированно, гордо возвышаясь на сваях, к которым крепились небольшие лодочки. Фрике не мог скрыть живейшего интереса – ведь никогда в жизни он не видел ничего подобного и до сих пор не верил собственным глазам. Настоящая озерная деревня на сваях, какую можно встретить в сердце Африки и которую подробно описал француз Ахилл Раффрей, отважный и добросовестный исследователь Новой Гвинеи! Такая деревня чрезвычайно похожа на озерные поселения доисторических времен, которые подробно описывают наши достопочтенные ученые и которые как будто бы скопированы с реальных деревень на островах Папуа.

Когда пирога остановилась, Узинак приготовился к тому, чтобы подняться в свое «воздушное жилище». Однако друзья не увидели ничего, даже отдаленно напоминающего лестницу. «Лифт», как шутливо назвал его Фрике, представлял собой лишь глубокие зарубки на одной из свай. Но подобный примитивный способ подъема нисколько не смутил обоих французов. Они, как и Виктор, играючи, словно белки, вскарабкались наверх вслед за вождем, к великой радости удивленных и восхищенных папуасов, оценивших этот гимнастический подвиг гостей.