Николай Черкашин - Одиночное плавание Страница 5

Мы вышли в центральный пост. Но тут в круглом лазе четвертого отсека показалась голова Абатурова, и Сергачев поспешно ринулся вверх по трапу в шахту рубочных люков.

Он исчез, оставив после себя густой запах «Шипра» и глухую тоску на душе.

Я вернулся к себе.

- Алексей Сергеевич! - Голос Симакова доносился из каюты старпома. - Кофию не хотите ль?

- С превеликим удовольствием.

В такой же тесной келье, как и моя, только ещё более загроможденной, со свисавшей с подволока электропечкой для сжигания водорода и какими-то аппаратами с самописцами, Симаков готовил кофе.

- Это, конечно, не мокко и не арабика, - приговаривал он, раскладывая по стаканам растворимый порошок, - но сделайте же скидку… - он повел плечом, приглашая обозреть окружающую среду, - на прочный корпус.

Я заметил сборничек Омара Хайяма, заложенный офицерской морской линейкой.

- Омар Хайям, - перехватил взгляд Симаков, - по психологии своей настоящий подводник.

- Вот как?!

- Он призывает к наслаждению мирскими радостями. Только подводники умеют ценить комфорт. И наслаждаться даже такими крохами, как эти.

Тут лейтенант выложил на стол парочку трюфелей, а я некстати вспомнил, что минер наш (уже наш!) пока ещё не побывал ни в одном дальнем походе.

- В чьем переводе вы предпочитаете Хайяма? - Симаков поймал меня врасплох.

Я с трудом вспомнил только что виденную на титуле фамилию переводчика:

- М-м-м… Пожалуй, Жуковского.

- О, у вас своеобразный вкус. Я люблю в переводе Фитцджеральда.

Между делом выяснилось, что Симаков не очень-то силен в биографии Хайяма. Зато я в свою очередь оказался не так уж сведущ в генеалогии Стюартов, о которых речь зашла чуть позже. В отместку мне удалось уличить дежурного по кораблю в том, что он не делает особого различия между адвентистами седьмого дня и иеговистами. Тогда ему пришла выигрышная идея испытать мои познания в горнолыжном спорте…

Я понимал, что Симаков устроил мне самую откровенную проверку на «коэффициент интеллектуальности» и изо всех сил держал марку. Стало жарко то ли от горячего кофе, то ли от «конкурса капитанов»… Симаков давал понять, что он не лыком шит и что он очень и очень подумает ещё, прежде чем наделить меня моральным правом «учить жить» его, потомственного подводника, врио командира минно-торпедной боевой части лейтенанта Симакова.

Кажется, мы остались довольны друг другом и своими «энциклопедическими» познаниями. Симаков даже обещал мне показать «нашу субмарину от передних крышек носовых торпедных аппаратов до задних - кормовых».

5.

Я составлял свой первый лодочный документ - список дней рождения членов экипажа, когда в каюту снова постучался Симаков.

- Алексей Сергеевич, давайте я вам фуражку сделаю,- великодушно предложил он. - Уж очень она у вас нескладная. Со склада брали?

- Со склада.

- Родина дала, Родина и смеется…

Симаков - первая фуражка в экипаже, а то и в гарнизоне. На Симакове вообще нет ни одной покупной или казенной вещи. Вот уж кто, как говорят англичане, человек, сделавший себя сам. «Краб» на самодельной фуражке не алюминиевый, а золотого шитья; брюки скроены им самим; тужурка сшита на заказ; туфли модельные; галстук не с казенной застежкой-регат - из черного шелка и завязан большим узлом; звёздочки на погонах не пупырчатые алюминиевые, а точенные из латуни; пуговицы не штампованные, а старинные - дутые. Даже синий ромбик, училищный знак, и тот сработан неким мастером - не отличишь от настоящего, причем герб искусно выпилен из двухкопеечной монеты.

Лейтенант принялся за дело. Он быстро стянул белый чехол и лихо откромсал ножницами марлевые поля.

- Надо вам на заказ сшить. Есть тут один маэстро. Я вас к нему свожу…

Симаков обрезал подлобник тульи, выковырял весь ватин и со сноровкой заправского портного стал приметывать к вершине огузка стальной обруч.

- Сшит колпак не по-колпаковски, - приговаривал он при этом, - надо колпак переколпаковать и выколпаковать…

Но тут Симакова срочно вызвал старпом, и я остался наедине со своим недовыколпаченным колпаком. Я попытался натянуть чехол на распорный обруч. Не тут-то было! Гибкое стальное кольцо никак не хотело влезать ни в чехол, ни в фуражку. Когда мне удалось наконец впихнуть обруч внутрь околыша, команда уже строилась на причале. Верх фуражки являл, к моему ужасу, выпукло-вогнутую поверхность римановской геометрии. Я попробовал перевести его в эвклидову плоскость - обруч выгнулся, и фуражка превратилась в изящную бонбоньерку.

По коридору раздавались шаги командира, а я все пытался вернуть головному убору былую уставную форму. Фуражка с непостижимой быстротой превращалась в драгунский кивер, в кармелитскую панаму, в «рогатувку» польского гусара, в шаманский бубен, в академическую ермолку, в пяльцы вышивальщицы, в картуз деревенского гармониста, в берет карточного валета…

- Алексей Сергеевич! - крикнул из коридора командир. - Жду на причале. Команда построена.

- Да-да. Иду. Поправлю только чехол.

Я остановил свой выбор на жалком подобии нахимовской фуражки, в какой обычно щеголяют новоиспеченные лейтенанты: тулья залихватски заломлена; задник приподнят кверху, - и догнал Абатурова. Конечно, встречают по одежке, но проводы ещё не скоро…

Глава вторая

1.

Если бы я знал, чем станет для меня тот тёмный декабрьский день, я бы запомнил его во всех мелочах. Но мелочи забылись. Осталось главное - утром мы грузили боезапас в корму. Говоря проще, засовывали торпеды в кормовые аппараты. Дело это весьма ответственное и столь же нудное. Играют тревогу: «По местам стоять! К погрузке боезапаса!» Задраивают все люки, отдают носовые швартовы, и лодка, выбросив фонтан брызг, притопливает нос так, что якорный огонь уходит под воду и брезжит оттуда тусклым пятном, а рубка смотрит лобовыми иллюминаторами прямо в воду, будто субмарина тщится разглядеть что-то в чёрной глубине. Острохвостая корма её при этом поднимается из воды, обнажая сокровенные ложбины волнорезных щитков. Щитки вместе с наружными крышками торпедных аппаратов втягиваются внутрь легкого корпуса, и тогда ощериваются жерла алых торпедных труб. В них-то и надо засунуть нежную смертоносную сигару длиной с телеграфный столб. Для этого нужны ясная погода, понтонный плотик, крепкие руки и точный глазомер. Все это было, но, как назло, заела крановая лебёдка, и торпеда зависла над узкой щелью меж пирсом и корпусом. И старший помощник командира капитан-лейтенант Симбирцев пожелал много нехорошего капризной лебёдке, бестолковому матросу-крановщику и его маме… Мы смотрели на злополучную торпеду, как она, покачиваясь на тросе, поводит тупым рылом то в сторону лодки, то в сторону плотика со страхующими минерами. И когда на причале появилась женщина в красном полупальто, все по-прежнему не отрывали глаз от торпеды, будто завороженные её плавными поворотами. Но я нечаянно обернулся.