Молчаливое море - Александр Николаевич Плотников Страница 5

Краем уха Портнов прислушивался к тому, как мичман объясняет операторам схему одного из блоков.

— Вы ошибаетесь, — вдруг не выдержал лейтенант и перебил руководителя занятий. — Высокое напряжение поступает на другую перемычку, а с нее на клемму пять.

Лицо и шея Кудинова залились багровыми пятнами. Он смешался и замолчал.

— Никак нет, товарищ лейтенант, — упрямо тряхнув вихрами, вступился за мичмана старшина Шкерин. — По этой команде клемма пять не запитана! — зеленоватыми глазами старшина с вызовом смотрел на Портнова.

«Вот тебе и симпатяга, — огорошенно подумал тот. — И прическу неуставную носит. Придется обратить на него внимание».

Портнов взял из рук мичмана схему. От множества разноцветных линий у него зарябило в глазах. Перед госэкзаменами он наизусть выучил каждую страницу технического описания, поэтому сейчас решительно взмахнул указкой.

Но чем внимательнее глядел он на переплетение электрических каналов, тем больше улетучивалась его уверенность.

«Черт, кажется, я ляпнул невпопад. Все ясно: команду перепутал. Что же теперь делать?» — лихорадочно соображал он, чувствуя, что на корню губит свой авторитет.

— Вы правы, я ошибся... — промямлил он наконец.

— Вы просто не расслышали команды, товарищ лейтенант, — пришел ему на выручку Кудинов. — От кнопки «Пуск» высокое действительно подается на клемму пять. Только у нас речь шла о транспаранте «Товсь»...

Но Портнов был не в состоянии оценить его деликатность. Наоборот, в голосе мичмана ему послышалась откровенная издевка. Он повернулся и вышел из поста управления.

Давно он не чувствовал себя так скверно. Поднявшись на сигнальный мостик, подставил лицо пронизывающему сырому ветру, смотрел перед собой незрячими глазами, а в голове у него гудел пчелиный рой.

Случившееся казалось ему настоящей катастрофой, единственным возможным выходом из которой был рапорт о переводе на другой корабль. От мысли, что придется расстаться с «Величавым», щемило сердце. Кто-то тронул его за плечо.

— Чего призадумался, джигит? — спросил капитан-лейтенант Исмагилов.

Путано и сбивчиво Портнов рассказал ему обо всем.

— Погоди, о каком рапорте ты говоришь? Ничего не понимаю! — воскликнул тот. А сообразив, в чем дело, звонко расхохотался: — Ха-ха-ха! Авторитет, говоришь, загубил? Да ты знаешь, что это такое — авторитет? Пуд соли умнешь, пока его наживешь. Какой ты чудак! Ха-ха-ха! Ничего, лейтенант, все такими были!

Потом, разом посерьезнев, капитан-лейтенант придвинулся поближе к Портнову:

— Ты думаешь, у тебя инженерный диплом, так ты умнее всех должен быть? А почему? Нет, дорогой, на флоте дураков не держат. Понял? Не хотел я раньше времени с тобой толковать о делах, но раз уж так вышло, слушай. Вот какие люди на твоей батарее: мичман Кудинов — радиомастер, телевизоры своей конструкции собирает. Командир отделения Шкерин мореходное училище кончал. На сейнере все Черное море исколесил до службы. Самый слабый — Саркисян, и тот с десятилеткой за плечами. Но плохо знает русский язык. Тяжело с ним. Особенно мне, ведь я сам до школы папа-мама по-русски не понимал.

Слушая Исмагилова, Портнов постепенно успокаивался. Через полчаса он уже улыбался. неистощимый оптимизм Исмагилова поднимал настроение.

— После первого курса мы практику на Амуре проходили, — пряча в уголках глаз смешинку, рассказывал капитан-лейтенант. — Поставили меня впередсмотрящим. Сказали: докладывай обо всем, что увидишь. Заметил я впереди на берегу железную дорогу и ору: «Прямо по носу паровоз!» «На чьем носу?» — сердито спрашивают с мостика. «Как на чьем? — отвечаю. — На корабельном носу паровоз!»

Капитан-лейтенант, конечно, хитрил, нарочно рассказывал про свои курьезы. Портнов это понимал и был искренне благодарен Исмагилову за поддержку.

Рассказывает Аллочка:

Ах, каким забавным парнем оказался мой Вася! То был серьезным до невозможности и надувался, как индюк, то, наоборот, становился смешливым и наивным, как первоклашка.

Как-то я обратила внимание на его красные, обветренные руки.

— Ну и что? — самолюбиво ощетинился он. — Я матери по утрам полы в конторе мыть помогаю! Если тебя это шокирует, значит, мы не пара.

Я не стала обижаться на него, только в душе рассмеялась: «Дурачок, если бы ты был другим, я бы тебя не полюбила!» Я уже созналась маме и показала ей того, кто оказывает на меня такое положительное внимание. Мама едва сумела скрыть свое разочарование. Она имела в виду Сергея Добрынина, моего одноклассника, который раньше изредка провожал меня домой. Я посочувствовала маме. Только в сорок лет можно не заметить разницы между прилизанным и самовлюбленным Сережкой и моим рыжим, мечтательным Дон-Кихотом!

— Ты знаешь, Алька, — говорит он мне, например, — я недавно «Гойю» Фейхтвангера прочитал. Обидно мне стало до слез. Великий художник был, а в нищете умер. И Рембрандт тоже. А ведь сейчас, встань они из могилы да распродай свои картины, наверное, не беднее братьев Рокфеллеров стали бы!

— Чего это тебе вздумалось чужие капиталы считать? — нарочно раззадориваю его. — Может, сам разбогатеть мечтаешь?

— Мое богатство вот оно, — обеими руками показал он на притихший вечерний город, на усыпанное яркими звездами небо. Потом, застеснявшись, добавил: — Да еще ты, Аленькая...

Он в первый раз назвал меня таким именем, да и это его полупризнание я услышала от него впервые, хотя давно уже ждала. Я повернулась к нему лицом, надеясь на его догадливость, но Вася не понял моего зова. от близких губ на моих ресницах таяли снежинки, стоило мне привстать на цыпочки, и наши губы встретились бы. Но не могла же я целоваться первой!

Никому на свете, даже маме, не призналась бы я в том, как хочется мне ощутить на своих плечах сильные Васины руки. Сережка Добрынин однажды нахально чмокнул меня в губы. Тогда я чувствовала только стыд и злость. И как бы стало мне хорошо, если бы так же поступил  сейчас Вася.

Но он загребал снег своими длинными ногами, лишь вздрагивающая рука, в которой он держал мою ладонь, выдавала его волнение. Беда мне была с таким кавалером! Я легонько отстранилась от него и вполголоса замурлыкала насмешливую песенку:

Холодно, холодно на морозе петь,

Если милый не жалеет,

Если милый не умеет

Даже губы отогреть...