Мичман Изи - Марриет Фредерик Страница 5

— Дорогой мистер Изи, я весьма огорчён этим нелепым случаем, происшедшим из-за глупого потакания миссис Изи прихотям ребёнка, но меня радует, что вы исполнили свой родительский долг так, как предписывает Святое писание. Ибо в Соломоновых притчах сказано: «Тот, кто щадит розгу, портит ребёнка». А это значит, что долг отца состоит в том, чтобы направлять сына на путь истинный, и, выполняя свой долг, отец не нарушает каких-либо прав или принципа равенства людей. Поскольку сын является частью отца, то, наказывая сына, отец тем самым наказывает себя. Доказательством этому служит тот факт, что при наказании сына отец испытывает такую же боль, как будто наказывает самого себя. Вот почему, прибегая к порке, мы занимаемся самоусовершенствованием, как этого требует от нас Евангелие.

— Таково и моё мнение, — ответил мистер Изи, довольный тем, что казуистика[5] доктора помогла ему выбраться из щекотливого положения. — И всё-таки завтра он отправится в школу: так я решил и ни за что не отступлюсь от своего решения.

— Пусть он поблагодарит за это свою мать, — поддержал его доктор.

— Вот именно, — заметил мистер Изи. — Доктор, мои ноги опять горят.

— Продолжайте делать примочки из раствора уксуса с водой, пока я не пришлю вам жидкую мазь, которая сразу же снимет боль. Завтра я загляну к вам снова. Кстати, мне нужно навестить маленького пациента в школе мистера Бонникасла. Если вам будет удобно, я могу забрать вашего сына с собой и отвезти его в школу.

— Даже очень удобно, доктор, — ответил мистер Изи.

— Тогда, дорогой сэр, я только на минутку зайду к миссис Изи, чтобы узнать, как она себя чувствует, а завтра часиков в десять заеду к вам, чтобы забрать Джонни. Всего хорошего!

— До свидания, доктор.

У миссис Изи доктор также был вынужден прибегнуть к хитрости: он расписал ей, насколько серьёзен ожог мистера Изи, преувеличил гнев, которым тот преисполнен, и заклинал её ни в чем не перечить мужу, пока тот не поправится и не утихомирится.

На следующий день доза лести и хитрости была удвоена и, несмотря на причитания Сары и слёзы миссис Изи, не осмеливавшейся противиться воле мужа; несмотря на отчаянное сопротивление самого Джонни — бедняга словно предчувствовал, что ему предстоит испытать в будущем, — нашего героя усадили в карету доктора. Без особых происшествий, если не считать разбитого стекла, которое Джонни выбил ударом ноги, за что доктор влепил ему крепкую пощёчину (благо, что Джонни теперь был целиком в его власти), маленький Джек был доставлен в гостиную мистера Бонникасла, куда его не без труда внёс дюжий лакей доктора.

ГЛАВА V,

Джек Изи учится в школе, в которой не практикуются розги

Слуга доктора Миддлтона швырнул мастера Джека на стул и, отходя от него, сперва посмотрел на руки, покусанные до крови в нескольких местах, а затем на мастера Джека, стиснув зубы от злости, как бы говоря: «Будь моя воля, я бы задал тебе!». Выйдя из комнаты, он направился к карете, стоявшей у парадной двери, где показал свои руки кучеру, который оглядел их с большим сочувствием, целиком разделяя негодование своего собрата. Но вернёмся в гостиную. Пока доктор Миддлтон просматривал газету, Джонни сидел на стуле, озираясь по сторонам, как затравленный зверёныш, поставив ноги на верхнюю перекладину так, что колени почти доставали до носа. Многообещающим ученичком он был, этот мастер Джек.

В комнату вошёл мистер Бонникасл, высокий, ладно сложённый, красивый блондин, в напудренном парике, одетый во всё торжественно чёрное: панталоны, застегивающиеся у колен, и сутану, из-под которой виднелось бельё ослепительной белизны. У него было исключительно ласковое выражение лица. Когда он улыбался, то обнажал два ряда безупречных зубов, белых, как слоновая кость, а в его мягких голубых глазах светилось бесконечное милосердие. Это был образец воспитателя: видя его благостное лицо и слыша его мягкий приятный голос, вы не могли бы не испытать желания поручить всех своих сыновей его попечительству. Он был широко образованным человеком, и в то время, о котором мы ведём рассказ, под его началом находилось более сотни мальчиков. У школы была превосходная репутация, поскольку её выпускники отличались глубокими познаниями и многие из них добивались значительных успехов как на политическом поприще, так и в какой-нибудь одной из четырёх джентльменских профессий[6].

При его появлении мистер Миддлтон, находившийся с ним в дружеских отношениях, поднялся, и они поздоровались за руку. Затем Миддлтон повернулся к Джеку и, кивнув в его сторону, сказал:

— Вот он, полюбуйся-ка!

Бонникасл улыбнулся.

— Не могу сказать, что у меня имеются хуже, но таких, как он, полным-полно. Приходится брать в руки факел Прометея и зажигать в глазах этой грубой массы свет познания. Присаживайся, Миддлтон.

— Но скажи мне на милость, — сказал доктор, усаживаясь на стул, — как тебе удаётся привести в божеский вид такого щенка, если ты не прибегаешь к порке?

— Я не очень высокого мнения о розгах, а поэтому и не прибегаю к ним. Дело в том, что сам я воспитанник школы Хэрроу[7] и был довольно большим озорником. Меня вызывали на порку, может быть, чаще других мальчиков в школе, и, как мне помнится, я в конечном счёте отлично притерпелся к порке. Понимаешь, зад — самая неуязвимая часть у мальцов: после порки в их памяти от неё ничего не остаётся.

— Ну, я бы этого не сказал!

— Серьёзно, дорогой Миддлтон, я могу добиться большего эффекта с помощью одной трёпки тростью, чем двадцатью порками. Видишь ли, розги прилагают к наиболее неподвижной части тела, но тростью бьют по любому месту — от головы до пяток. Когда проходят болевые ощущения от первых ударов розгами, то наступает какое-то онемение, и дальнейшая порка бесполезна, тогда как хорошая трёпка тросточкой оставляет синяки и кровоподтёки по всему телу, а больше всего на тех частях тела, которые нужны для двигательной активности. Получив порку розгами, мальчишка уже на переменке бегает по коридорам и участвует в играх товарищей как ни в чём не бывало, а хорошая трёпка тростью даром не проходит: он не может двинуть ни рукой, ни ногой, и в течение нескольких дней каждое движение напоминает ему о наказании, которому он подвергся, и он постарается вести себя так, чтобы избежать следующего наказания.

— Дорогой сэр, у меня сложилось о вас представление как о чрезмерно снисходительном педагоге, — сказал Миддлтон со смехом. — Вижу, что сильно ошибался, и рад этому.

— Посмотри сам, доктор, на этого щенка, который сидит там, похожий скорее на зверёныша, чем на разумное существо. Ты полагаешь, что я могу отесать его, не прибегая к строгим мерам? И тем не менее я считаю свою систему воспитания наилучшей — в привилегированных частных школах наказания не обуздывают ребят, они настолько несерьёзны, что над ними смеются. У меня же наказание — это настоящее наказание в полном смысле слова, и в результате к нему прибегают у нас гораздо реже, чем там.

— Да ты просто истязатель, Бонникасл!

— Отнюдь нет, дорогой доктор. Нашими поступками управляют два самых сильных чувства — страх и любовь. Говоря теоретически, воздействие на ребят с помощью любви — превосходная штука, но на практике, как я убедился, оно не даёт результатов, поскольку себялюбие по вполне понятной причине гораздо сильнее чувства любви к другим. Зато воздействие с помощью страха ещё никогда не подводило меня по той же самой причине, так как с помощью страха мы воздействуем на себялюбие ученика и его чувство самосохранения.

— И всё же многие педагоги выступают за введение системы образования без телесных наказаний, ибо они считают, что современная система изжила себя.

— Ну, доктор, в этом мире ещё не перевелись дураки.

— Твои слова напомнили мне об отце этого мальчика, — заметил доктор Миддлтон и рассказал учителю о помешательстве мистера Изи на философии и о всех обстоятельствах, приведших Джека в его школу.