Луи Буссенар - Под Южным Крестом Страница 50

Когда Фрике вошел в отведенную им комнату, он оказался в кромешной темноте. Вполне естественно, молодой человек попросил немного воздуха и света. Поскольку его невинную просьбу должен был озвучить Виктор, переводчик старательный, но, увы, очень медлительный, возникла некая заминка, во время которой наш друг сделал то, что сделал бы каждый на его месте, а именно вынул несколько листьев из кровли.

Это, по сути, весьма безобидное действие вызвало целую бурю негодования. Все обитатели дома – мужчины, женщины, дети с громадными животами – дружно воспротивились поступку парижанина. И даже маленькие свинки принялись яростно крутить своими хвостиками-крючками, что должно было свидетельствовать об их сильнейшем возмущении.

– Да что такое с ними случилось? Создается впечатление, что я совершил преступление. Но мы здесь задохнемся! Я не хочу унести ее с собой, эту вашу комнату. Давай-ка, Виктор, спроси у них, не совершил ли я какого-нибудь святотатства?

Оказалось, что именно это слово как нельзя лучше подходило к поступку Фрике. Через некоторое время молодой человек узнал, что любое, даже самое крошечное отверстие в крыше стало бы причиной немедленного проникновения в дом душ предков, которые принесли бы с собой порчу, болезни, и что с этого момента проклятая комната превратилась бы в настоящий ящик Пандоры.

– Следовало сказать нам об этом раньше. Откуда же мы могли знать, что ваши предки оказались столь злостными вредителями и, вместо того чтобы защищать своих потомков, они так и норовят сыграть с ними самую отвратительную шутку? В любом случае, они не слишком сильны в своем колдовстве, потому что чего-чего, а уж дыр здесь хватает. Но что же делать, кажется, что выбор предков пал именно на крышу. Следовательно, будем уважать верования наших хозяев и поищем другое помещение.

– Э!.. А это еще что такое? – вновь заговорил Фрике, и в его голосе появилась легкая тревога.

Парижанин поставил ногу на что-то мягкое и одновременно упругое, что ползло по полу, покрытому обломками коры. В ту же секунду помещение окутал несильный мускусный аромат, и в темной комнате послышалось шуршание, напоминающее шорох сухих листьев. Изо всех углов повылезали маленькие свинки, встали полукругом у двери, и их круглые розовые пятачки начали издавать воистину адские звуки.

– Я наступил на чьего-то предка? – спросил молодой человек, с трудом преодолевая орущую линию, а за ним последовали три или четыре крупных змеи длиной около трех метров и с тускло поблескивающей чешуей.

– Ты только погляди-ка, матрос, – сказал Пьер, – они хотели подсунуть нам довольно странные игрушки в постель, эти наши добрые папуасы.

– Змеи! Гром и молния! Никаких шуток, это единственное животное, которого я боюсь. Они внушают мне не просто страх, а скорее непреодолимый ужас, перед которым меркнут любые разумные доводы.

– Однако взгляни, свиньи не кажутся испуганными. Скорее, это змеи намерены трусливо сбежать. Смелее! Гады, наряженные в шелка! Вы их легко сожрете!

Узинак так не думал. Он схватил длинное копье и принялся орудовать им, словно хлыстом, нанося сильнейшие удары, которые обрушились на хребты выстроившихся рядами свиней. Хрюкающий батальон обратился в бегство. Пока испуганные свинки укрывались «в объятиях» женщин и детей, ластясь к ним, будто избалованные болонки или левретки, вожак племени с шумом закрыл дверь за кланом рептилий.

– Дело в том, что, если бы я не навел порядок, они бы их съели, – сообщил Узинак на малайском, – а они еще недостаточно жирны.

– Кто? Змеи?

– Конечно. Мы их здесь откармливаем для нашего стола. Они почти ручные и совсем не ядовитые.

– Как скажешь, мой славный папуас. Но только ни мой друг, ни я не намерены лакомиться этими сухопутными угрями.

Увы, Фрике не хватило времени изучить на практике ту часть зоологии, что посвящена чешуйчатым пресмыкающимся. На самом деле молодой человек не почувствовал никакого страха при виде этих змей, одних из самых красивых, которых только можно встретить, – если, конечно, змея может быть красивой – и наиболее безобидных. Он сразу узнал «Condropython pulcher», породу змей, особенно распространенную в Папуа, которая является неким переходным звеном между рептилиями Старого и Нового Света, потому что обладает чертами, характерными и для африканского питона, и для американского ужа.

Чешуйки, обрамляющие пасть змеи, испещрены квадратными лунками, что придает рептилии угрюмый и даже суровый вид, хотя под их сверкающими одеждами прячется весьма смирный нрав. Туловище взрослого питона достигает двух-трех метров в длину и приобретает великолепный серо-голубой окрас. Юные змеи отличаются красно-кирпичным цветом, а их чешуя покрыта замысловатыми узорами, позднее они меняют окрас на желто-охровый и узоры исчезают. Затем наступает следующая стадия, когда питон становится темно-зеленым, с мраморными разводами, и лишь потом он подвергается последней трансформации.

Но какими бы они ни были, добрыми или злыми, красивыми или уродливыми, Фрике змей не любил.

Поэтому вместе со своими двумя компаньонами молодой парижанин поселился на открытой площадке воздушного жилища, которую Пьер упорно называл «баком» и где они провели три дня в ожидании развлечения, обещанного им Узинаком. После этого друзья намеревались вновь погрузиться на свой утлый кораблик и направиться к Торресовому проливу.

Перед тем как принять участие в празднике, о деталях которого великий вождь категорически не желал распространяться, парижанин смог изучить в мелочах прелюбопытную папуасскую расу, о которой мы, жители Европы, знаем лишь из весьма неполных документов. Обитатели деревни практически ничем не отличались от аборигенов острова Вудларк: та же кожа цвета сажи, те же украшения, те же очертания фигур. Вот только прически совершенно иные. Туземцы носили на головах такие замысловатые сооружения, что они бы могли удивить и повергнуть в печаль самых искусных парикмахеров. Не считая чудовищных «метелок для пыли», как их окрестил Пьер, получавшихся при помощи головни, которой проводили по спутанным прядям, здесь можно было увидеть густые гривы, разделенные на десять, пятнадцать или двадцать «клубков», перехваченных бечевкой у основания и приподнятых на тонкой, негнущейся ножке, словно помпоны на киверах. Некоторые папуасы носили всего один пучок, так же перехваченный у основания и раскрывающийся, словно гигантский гриб, который можно было увидеть растущим здесь же, в домах. Папуасская расческа – большая бамбуковая дощечка – обладала всего тремя или четырьмя зубьями и скорее походила на вилку.