Юрий Клименченко - Штурман дальнего плавания Страница 52

Он только что пришел в Ленинград из Англии и теперь выгружался. Многие хотели попасть на него, потому что на «Гдове» были прекрасные помещения для команды.

В управлении порта мне выдали мореходную книжку, о которой я так давно мечтал; теперь уже никто не усомнится в том, что я настоящий моряк. Большая, во весь карман, синяя книжка раскрывалась, как альбом. На обложке были вытиснены золотом перекрещенные якоря. Посередине переплета — прорезь, в которой видна моя фамилия, написанная на первом листе. Сведения о прохождении службы, названия судов, портов захода, сила машины, тоннаж — для всего этого имелись графы в мореходной книжке. В ней должна быть отражена вся жизнь моряка.

«Гдов» стоял у Железной стенки, и ажурные, напоминающие журавлей краны склоняли головы над его трюмами. Я остановился. Это мой первый настоящий пароход. Мой дом. Здесь, на этом красивом, новом судне с высокой черной трубой и палевыми мачтами, я должен найти новую семью, с которой мне придется жить, работать и отдыхать. Неуверенность в своих силах вдруг охватила меня. Ведь, в самом деле, за моей спиной фактически только яхтенное плавание и два месяца плавания на учебном судне. Смогу ли я как следует работать, стоять на руле, считать груз? Ведь многого я не знаю. Поможет ли мне кто-нибудь? Но я должен, должен суметь…

Надо было идти на судно. Вахтенный провел меня к старшему помощнику капитана. Тот равнодушно взглянул на меня, взял мои документы, повертел в руках мореходную книжку, полистал ее чистые, незаполненные листки и недовольно спросил:

— Не плавали еще?

— Нет, плавал немного. На «Товарище».

Старпом оживился:

— На «Товарище»? Ну, какой он теперь? Я его давно не видел.

Задав еще несколько вопросов, старпом отослал меня к боцману. Я пошел под полубак.

— Прислан в ваше распоряжение, — сказал я боцману, войдя в шкиперскую кладовку.

Боцман «Гдова» — нестарый, высокий и широкоплечий человек — произвел на меня хорошее впечатление. У него было мужественное, гладко выбритое лицо и большие серые глаза. Он внимательно оглядел, меня:

— Ага! Уже прислали. Это хорошо. У нас один человек должен идти в отпуск. Как фамилия?

— Микешин.

— Ладно, Микешин. Пойдем, я тебе каюту покажу. Потом съезди домой, забери вещи и в ночь на вахту встанешь. С работой знаком?

— Плавал на паруснике.

— На паруснике?

— Да… на «Товарище». Практикантом.

— А-а… И долго?

— Нет, недолго, — с трудом выдавил я.

— Ну ничего. Обучим, — ободряюще сказал боцман. — Ты комсомолец?

— Комсомолец.

— Прекрасно. Рисовать умеешь?

— Могу.

— Тоже хорошо. Нам художник в газету нужен. Все никак не попадался. Ну, пошли. Меня зовут Павел Васильевич. Фамилия — Чернышев.

Он провел меня по сияющему белыми стенками коридору и толкнул дверь одной из кают.

— Вот тут и располагайся. На этой койке. Партнер твой — Тубакин. Матрос первого класса. Вместе вахту будете стоять, — сказал боцман и вышел.

Я огляделся. Каюта была прекрасная. Даже не верилось, что тут живут матросы. Выкрашенные кремовой эмалью, стояли две койки с никелированными спинками, застланные мохнатыми шерстяными одеялами. Между ними, привинченный к переборке и палубе, небольшой письменный стол. На нем — настольная лампа с зеленым абажуром. В углах — два дубовых лакированных шкафа и Два раскладных стула. Палуба покрыта линолеумом шоколадного цвета. На иллюминаторе — шелковая занавеска, а над каждой койкой — полочка для книг. В каюте было чисто и тепло. Видимо, мой партнер любил чистоту. Я обратил внимание на фотографии, приколотые кнопками над его койкой. На одной из них был изображен улыбающийся молодой моряк военного флота с темными веселыми глазами. На другой — любительской — темноволосая девушка склонилась над шитьем. Между этими двумя фотографиями помещался небольшой портрет В. И. Ленина в дубовой рамке. Я посидел немного, раздумывая о предстоящем житье, и поехал домой за вещами.

Вернулся я на судно вечером, когда в порту зажглись многочисленные фонари. «Гдов» продолжали разгружать. Он весь был залит светом мачтовых люстр и береговых прожекторов. Тубакин лежал на кровати в чистой робе и читал, когда я вошел. Он был таким же, как и моряк на фотографии. Только меняла вид непокрытая голова с каштановыми волосами, зачесанными на пробор.

— Будем знакомы. Тубакин Александр, — сказал он, поднимаясь с койки и протягивая руку. (Я назвал свое имя.) — Ты устраивайся здесь. Вот твой шкаф, ящик в столе. Есть хочешь? А то там на камбузе осталось, я могу принести. Павел Васильевич передал, что тебе на вахту в двенадцать. Можешь ложиться отдыхать.

Я поблагодарил его, но от еды отказался, так как не был голоден. Разобрал свои вещи, повесил их в шкаф и тоже прилег. Партнер мой оказался на редкость разговорчивым и живым. Через час я уже хорошо знал всю его жизнь, характеристику экипажа «Гдова», подробности о работе и рейсах и даже планы Александра на будущее. Из его рассказа я узнал также, что Чернышев является и парторгом судовой ячейки.

По словам Тубакина, весь экипаж «Гдова», возглавляемый капитаном-архангельцем Андреем Федоровичем Рябининым, представляет собой замечательно спаянный коллектив и плавать на лесовозе очень хорошо. О себе он рассказал, что отслужил добровольцем действительную службу на военном флоте на Балтике и после демобилизации пошел прямо в торговый флот. Со временем он хотел стать штурманом. Я повеселел. По первым сведениям, моя новая семья хорошая.

Тубакин рассказал мне, что нужно делать на ночной вахте, где и что лежит, кого и когда будить утром.

В половине двенадцатого к нам постучали, и в каюту вошел вахтенный матрос в полушубке, шапке и русских сапогах:

— Кто из вас меня меняет? Он? Половина двенадцатого. Если хочешь чаю, иди в столовую.

Я спустился в столовую команды. Это было чистое, просторное помещение с длинным столом, привинченным к палубе посередине. Вокруг, тоже привинченные, стояли деревянные диваны. Тут же в столовой находился красный уголок, отделенный застекленной раздвижной переборкой.

За столом сидел кочегар и пил чай с белым хлебом и маслом. Я подсел к нему.

Без пяти минут двенадцать, как это полагалось, я вышел на палубу. Вахтенный отдал мне полушубок и предупредил:

— Смотри за концами. Судно выгружают быстро, и оно поднимается. Ты их потравливай понемногу, а то могут лопнуть.

Он передал мне ключи от всех кладовых и, пожелав счастливой вахты, ушел.

Около двух часов ночи внезапно прекратили выгрузку до утра. На судне стало тихо, и оно погрузилось во мрак. Я зажег приготовленные на такой случай керосиновые фонари и развесил их. Делать больше было нечего. Я обошел все судно и присел на скамеечку у трапа. Хотелось спать. Давали знать пережитое волнение, новые впечатления и то, что не выспался перед вахтой. Глаза закрывались, и я чувствовал, что сейчас засну. Но заснуть на вахте — это конец. Кажется, большего преступления нет на флоте! Нет, нет! Я вскочил, подбежал к ручной помпе и, плеснул себе в лицо холодной водой. Стало немного легче. Чтобы совсем разогнать сон, обежал вокруг надстройки несколько раз, танцевал, притопывая каблуками, взял метлу и принялся подметать спардек. Сон прошел. Несколько раз заглядывал на часы, висевшие в камбузе. Время тянулось нестерпимо медленно. Было всего четыре часа. В половине пятого на палубу вышел вахтенный помощник. Он появился неожиданно, вероятно, проверял вахтенного, но, увидя меня с метлой в руках, ничего не сказал и пошел в каюту. В шесть часов я начал растапливать плиту в камбузе. Она не разжигалась, и я боялся, что команда останется без завтрака, но все обошлось благополучно, — вскоре в плите загудел огонь. Я разбудил кока, уборщицу и буфетчицу, вскипятил паровой самовар и стал готовиться к сдаче вахты. В восемь часов поднял флаг, и меня сменил матрос. Пришли рабочие и приступили к выгрузке. Так началась жизнь на «Гдове» — на моем первом пароходе дальнего плавания.