Патрик О’Брайан - Остров Отчаяния Страница 53

Я даже не берусь описать те счастливые дни, и не буду пытаться этого сделать из страха разрушить воспоминания. У коттеджа имелся сад, и мы подсчитали, что, если будем там что-то выращивать, то, несмотря на стоимость мебели, сможем протянуть по крайней мере до тех пор, пока не получим весточки от моего отца, на великодушие которого я возлагал все надежды. Вместе со мной из Парижа прибыли мои книги, и по вечерам, после огородничества, я преподавал Луизе элементы литературного китайского. Но наши вычисления оказались ошибочными, поскольку, хотя все зеленщики в округе оказались крайне любезны, давая нам саженцы и даже показывая правильный способ вскапывания, мы не собрали и первого урожая бобовых, а Луиза не изучила и сотню корней, когда пришли люди и забрали ее маленький спинет[21]. Не знаю, как так случилось, но, казалось, что деньги испаряются, несмотря на все наши усилия.

Мистер Уоган жил на широкую ногу, в щедром стиле южан, и возможно, Луиза никогда не училась экономно вести хозяйство: она тоже родилась в Мэриленде с роем чернокожих вокруг, а в этих штатах не следят за каждым шиллингом так, как мы в Массачусетсе, нет там и почти религиозного страха перед долгами. С другой стороны, имея друзей в Лондоне, и англичан, и американцев, Луиза нуждалась в нарядах, чтобы принимать их — все, что были, пришлось бросить. Гости приходили все чаще и чаще, и приводили своих друзей, в наш, по их словам «сельский домик». Интересные мужчины вроде Коулсона, мистера Лоджа из Бостона, Хорни Тука, общение с ними — просто восторг. Но даже самый простой обед дело дорогостоящее в Англии, по сравнению с Францией или Америкой, и наши трудности все росли и росли.

— И, боюсь, я был скучным компаньоном, — продолжал Хирепат. — Я мало, что видел, всегда вел очень тихую жизнь, и, хотя она чувствовала красоту моих поэтических трудов, но не могла разделить со мной страсть к Китаю эпохи императоров Тан. Как не мог я разделить ее страстное стремление к республиканским доктринам. Мой отец был лоялистом во время войны за Независимость, а мать, будучи родственницей генералу Вашингтону, приняла другую сторону. Им нелегко жилось вместе, каждый пытался переубедить другого, и ребенком я слышал так много разговоров о политике, что, будучи не в состоянии урегулировать их конфликт, отверг обоих. Мне казалось, что и король, и президент одинаково неприятны, незначительны и неважны, и меня поразило отвращение ко всем политическим беседам. Во всяком случае, Луиза пристрастилась все чаще и чаще встречаться со своими радикальными друзьями в Лондоне: некоторые из них были богатыми и высокопоставленными, и в порыве откровения сказала, что ей нравится стиль их жизни.

К тому времени, когда я получил весточку от отца, наши дела приблизились к кризису: я бы не выдержал еще неделю назойливостям торговцев, в действительности, если бы не один крайне терпеливый пекарь, мы были бы голоднее, чем на самом деле. Но письмо отца принесло не больше, чем поручение его агенту оплатить мои расходы до Америки и прямой приказ возвращаться немедленно. Я честно описал ему ситуацию, и он с равной откровенностью ответил. Я льстил себе, что описание моих чувств к Луизе, их долговечный характер, могут преодолеть суровость его епископальных принципов. Я ошибался. Отец не одобрял саму связь: во-первых, по моральным основаниям, во-вторых, потому что леди оказалась паписткой, и, в-третьих, из-за ее политических взглядов, которые ему отвратительны.

Он оказался на удивление хорошо информирован своими лондонскими корреспондентами, и навел справки в Балтиморе среди наших общих знакомых. Даже если бы леди была не замужем, он никогда бы не согласился на такой мезальянс. По зову долга, мне следовало возвращаться немедленно. В постскриптуме отец добавил, что, когда я обращусь к его агенту с векселем, тот вручит мне пакет, который я предельно аккуратно должен доставить в Штаты.

— Я знал, что будет в пакете. Как лоялист, отец понес тяжелые финансовые потери из-за своей поддержки короля Георга: был вынужден уехать в Канаду на несколько лет, и только благодаря ходатайствам моей матери и ее связям с генералом Вашингтоном ему разрешили вернуться. Британское правительство обязалось возмещать убытки лоялистов, и после долгих-долгих отлагательств требования отца частично удовлетворили. Время от времени от его агента я слышал о ходе дела, и теперь наступил срок выплаты. Я вскрыл пакет, дисконтировал векселя, и мы перебрались в сам Лондон, арендовав меблированные апартаменты на Болтон-Стрит.

— Денег отца хватило чуть больше чем на полгода: мы жили очень весело, в стиле, так нравившемся Луизе, развлекались. Круг ее знакомств стал еще шире. Когда осталось не больше сотни фунтов, она написала две пьесы и несколько стихов, которые я размножил для театров и книгопродавцев. Хороший ход — это имело некоторый успех. В то время я надеялся на назначение в миссию в Кантон в качестве переводчика: знание китайского языка было единственным способом зарабатывать на жизнь, хотя и довольно необычным, и обещали хорошую плату. Но идею с миссией забросили, а литературный успех едва найдет себе пару среди предметов первой необходимости. Последняя гинея истаяла, исчезла и Луиза. Она часто говорила мне, что по литературным и политическим причинам ей необходимо поддерживать отношения и посещать некоторых мужчин, которых ни Луиза, ни я особенно не уважали: она часто наносила эти визиты, иногда на неделю или больше, и слышал, что она жила под покровительством одного из них — мистера Хэммонда.

Я не берусь описать свое несчастье, не буду ничего рассказывать и о чрезмерных страданиях. Но Луиза была весьма добра: недоброжелательность или злоба не в ее характере. Спустя какое-то время она узнала, где я живу, и послала мне денег. В течение того года, и последующего, она много путешествовала, но когда бывала в Лондоне, то находила меня и иногда встречалась со мной в парке или даже у меня в комнате, рассказывала о своих различных связях с искренностью друга — всегда, кроме ситуации нашего расставания, Луиза относилась ко мне как к другу, и нам было очень хорошо вместе. В одну из таких встреч, она обнаружила меня сильно больным и сказала, что я мог бы сопровождать ее в качестве секретаря, но не должен упоминать о нашей близости. Луиза тогда жила в небольшом, неприметном, но крайне изящном доме позади Беркли-стрит, и держала салон, где я видел множество мужчин, примечательных умом, должностью, или богатством, а иногда и всем сразу.

Общение было оживленным, гораздо ближе к французским обычаям, нежели мне представлялось возможным в Англии: непристойности случались редко, но в целом, считаю, это было сборище людей, привыкших жить привольно. Припоминаю мистера Бердетта, толстого печального герцога, лорда Бридлбейна. Но были и другие: помню мистера Кольриджа и мистера Годвина, хотя оба не входили в обычное сборище. Приходили не только мужчины — частенько бывала миссис Стэндиш и леди Джерси с кучкой своих друзей. И все же мужчины преобладали, и именно в своем будуаре она имела привычку принимать самым близких, таких как Джон Харрод, банкир, Джон Аспен из Филадельфии, которого обошел мистер Джей, и старший Коулсон — этот являлся их шефом. У них вошло в привычку входить через дверь другого дома, стоявшего позади сада.