Татьяна Смирнова - Смерть на двоих Страница 56

Судно, которое волей судьбы подобрало потерпевших крушение англичан, оказалось одой из последних гребных галер, построенных в Турции. Не новая, но прочная «Звезда Мерсина» была торговым кораблем с вместительными трюмами, сейчас почти наполовину заполненными французской мебелью с потайными ящичками и встроенными зеркалами, французскими пистолетами, гасконскими винами, которые хозяин приказал грузить с брезгливой гримасой на лице, но с тайным удовольствием – товаром они были весьма выгодным, и французскими романами, которые, как ни странно, тоже пользовались спросом среди некоторых подданных султана. Товар весил немного, но стоил дорого, и рейс был весьма выгодным.

Конечно, как это было принято, «Звезда» не гнушалась мелким морским разбоем, оказанием помощи за деньги, мародерством и прочими деяниями, угодными Аллаху, если они направлены против неверных. Галера правоверных, при желании, способна была догнать любого врага, имея четырнадцать весел с борта, каждое из которых ворочали сразу три гребца. Куршейная тридцатидвухфунтовая пушка могла поубавить прыти крутобокому торговцу, а если тот оказывался несговорчивым, то четыре восемнадцатифунтовых пушки вторгались в разговор, как не менее весомый аргумент, и это не считая шести фальконет.

Ну и, конечно, краса и гордость капитана, его абордажная команда – три десятка отважных рубак, да дюжина крепких матросов. А чего стоил надсмотрщик Али с двумя помощниками, от чьих бицепсов отлетали даже венецианские пули…

Впрочем, английскому джентльмену, в недавнем прошлом капитану погибшей «Красотки Сью», Томасу Свифту это было глубоко все равно. В настоящий момент он, проклиная свою несчастливую звезду, протирал единственные штаны на скамье для гребцов. Справа от него сидел грязный и вонючий итальянец, слева такой же вонючий немец, неведомо как занесенный в эти воды. И посередине он – англичанин, который, вне всяких сомнений, скоро станет таким же вонючим. Бани для рабов на галере не было.

Когда турецкий корабль под зеленым знаменем Пророка подошел к разбитой «Красотке», Томас несколько мгновений серьезно размышлял, помахать руками или же сделать вид, что живых на борту не осталось. Если бы не пересохшее горло, если бы в бутылке оставалась хотя бы пара глотков бренди, если бы он был малость поумнее… Свифт решил, что турки все же немного лучше, чем рыбы. И оказался в корне не прав.

Впрочем, это был поистине несчастный день. По незнанию, едва взойдя на борт турецкого судна, бывший капитан умудрился сделать три непростительных ошибки: во-первых, попросил выпить, а во-вторых и в-третьих, когда ему вежливо предложили опуститься на колени и немедленно признать веру Пророка, он попытался увильнуть. И оказался виновен сразу и в богохульстве и в непокорности. И, конечно, в пьянстве, до кучи.

Обычно первые дни самые тяжелые для новичков. Тут либо ты ломаешься от невыносимых нагрузок и тебя, полуживого или уже мертвого, без всяких церемоний, даже без короткой молитвы, выбрасывают за борт. Либо ты обретаешь крепость железа и терпение философа-стоика. Томас Свифт как раз гадал, что случится с ним. На скамье он сидел всего часа два, но за это время плеть надсмотрщика уже успела прогуляться по его спине, напоминая, что труд – источник всех добродетелей. Томас выругался сквозь зубы, что-то на счет ада и Сатаны, но недостаточно тихо, и получил во второй раз.

– Рот не открывать! – рявкнул надсмотрщик на диковинной смеси французского, английского и арабского. – Рыба влетит.

– Да пошел ты… – буркнул Свифт, но на этот раз даже не вполголоса, а почти про себя. Урок был усвоен. Ночь казалась такой же далекой, как райские кущи.

Солнце медленно опускалось в воду, шелковые волны переливались всеми оттенками красного: от нежно-розового до пунцового. Кое-где проглядывали темно-синие, золотые, угольно-черные и даже изумрудные участки. «Солнце купается» – говорили моряки. Этот предзакатный час был поистине волшебным для всех. Даже для семи дюжин страдальцев, прикованных к тяжелым веслам. Едва истаял последний луч заката, и небеса из ультрамариновых шелковых сделались черными и бархатными, а над палубой зажглись близкие звезды, барабан, подгонявший гребцов, смолк. Они получили передышку вместе с миской неаппетитной баланды из моллюсков и черствым сухарем.

Томас Свифт работал челюстями, прислушиваясь к тому, как волна тяжело ударяет в борт. Размышления его были невеселыми. Двести фунтов, которые ему заплатил старик за похищение молодой женщины, он оставил жене, рассчитывая, вернувшись, купить себе новый крепкий шлюп и поправить свои дела. Что будет делать Мэгги, когда поймет, что муж больше не придет с моря? На эти деньги она и дети смогут жить безбедно, по крайней мере, пока старшие мальчики не начнут работать. Но когда он вернется в Англию, если он вообще когда-нибудь вернется, с ремеслом моряка придется покончить. Второй раз судьба ему так не улыбнется.

Внезапно он почувствовал легкий толчок в бок и повернул голову. Его сосед по скамье, итальянец, сосредоточенно ел и казался безучастным ко всему, кроме ужина. Томас опустил глаза. Между ними на скамье лежала тонкая стальная полоска. Пилка!!! Как итальянец ее добыл?

Не задавая лишних вопросов, Томас быстро прибрал пилку, спрятав ее в своей, еще относительно целой одежде. Итальянского он не знал, а сосед его не мог объясниться по-английски, но все было ясно и без слов: готовился бунт. Прошлой ночью несколько гребцов по очереди перепилили свои кандалы, оставив лишь тоненькую перемычку, которую можно было сломать в любой момент. Едва выглянул месяц, итальянец, стрельнув глазами в надсмотрщика, показал Томасу, как глубоко должны быть подпилены браслеты. Английский моряк понимающе кивнул. Едва над палубой прокатились первые рулады громкого храпа надсмотрщика, Томас, зажав пилку большим и указательным пальцами, принялся аккуратно водить ею, вгрызаясь в стальную плоть кандалов.

Пилка, сработанная опытным мастером, ходила почти бесшумно. Но немец, прикованный слева, услышал возню и подозрительно обернулся. Томас замер. Светлые глаза северянина мгновенно узрели, что происходит. Лицо его, обычно хмурое, пересекла кривая улыбка.

– Serh gut, – буркнул он и, демонстративно отвернувшись, принялся похрапывать, заглушая едва слышное повизгивание пилы.

Прошло, наверное, часа полтора, когда Томас, натерев болезненные, водянистые мозоли на обеих руках, подпилил кандалы и осторожно толкнул пилку немцу. Теперь настала очередь англичанина похрапывать и одновременно зорко посматривать по сторонам, наблюдая за сладко спящим надсмотрщиком, занавесью, ведущей в помещение, где спала абордажная команда, и скамьями с невольниками: вдруг кому-то из товарищей по несчастью придет охота облегчить свою участь, выдав хозяевам готовящийся бунт?