Алексей Новиков-Прибой - Соленая купель Страница 6

— Пресвятая дева Мария, что со мной делают? — простонал Лутатини, хватаясь за планшир фальшборта.

Свистело в ушах. И не волны, а злые духи, наряженные в белые плащи, с гулом и шипением вкатывались на палубу. Он не понимал, море ли, бушуя, поднималось вверх или грязные тучи, клубясь, обрушивались вниз.

Вдруг нос парохода погрузился в море. Лутатини остановился. В следующий момент по ногам ударила волна, свалила его. Он сразу задохнулся, словно ему перехватили горло. Опомнившись, он кое-как добрался до входа в кубрик. Судно рванулось — он вскрикнул и покатился вниз по трапу.

Над ним, смеясь, склонялись лица матросов. Слова их едва доходили до его сознания.

III

На второй день погода улучшилась. Ветер, не успев как следует разгуляться, затих. Поверхность Атлантического океана равномерно колебалась от мертвой зыби.

Медленно покачивался «Орион», держа курс на восток. На корме развевался аргентинский флаг: две голубые полосы по краям и белая — посредине. Это полотнище, как знак нейтральной страны, должно было служить главной защитой судна от враждующих государств.

Лутатини лежал на койке. От ушиба болела голова. Два дня назад он пользовался полной свободой, гарантированной законами Аргентинской республики. Он мог передвигаться куда угодно, мог, не опасаясь, спорить с другими. И вдруг случилось так, что он, словно преступник, очутился в положении арестанта. Вспомнился родной дом в Буэнос-Айресе. Он родился и вырос в нем, овеянный тишиной, ласковым и заботливым вниманием со стороны родителей. Отец, содержатель собственной нотариальной конторы, всегда строгий и деловой, относился к нему холодно. Ему хотелось сделать из сына коммерсанта. Но мать, религиозная женщина, взяла верх: Себастьян кончил духовную семинарию и стал священником. Мать мечтала увидеть своего сына в облачении епископа. Восхищалась им и сестра, которая была моложе его на два года. Она знала, с каким успехом, несмотря на молодость, он выступал как проповедник среди верующих католиков, приводя их в умиление, и придавала этому большое значение. Каждое утро она, молодая, солнечно-радостная, с лучистыми черными глазами, встречала его с той милой улыбкой, от которой невольно возникали у него грешные мысли о женщинах. И теперь их Себастьян исчез, пропал без вести. Какой переполох, вероятно, поднялся в доме! Сколько слез прольют о нем! И не подозревают, что он попал в неволю, в замаскированное рабство двадцатого века.

Лутатини оглянулся и увидел двух матросов, лежавших напротив на своих койках: один — на верхней, другой — на нижней. Оба не спали.

— Скажите, неужели капитан обладает такой властью, что может удержать меня на корабле?

Они посмотрели на него с досадой, как на человека, задавшего нелепый вопрос.

— Капитан на судне — что король на суше, — ответил один из них.

— Или что папа римский в Ватикане, — добавил другой.

Боцман, войдя в кубрик, повернулся к Лутатини.

— Надеюсь, что ты теперь проспался?

Лутатини оглядел знакомого человека с ног до головы. Боцман был в синем рабочем платье, в серой кепке, сдвинутой на затылок. Шея у него была короткая, почти незаметная, и казалось, крепколобая голова его вдавлена в широкие и круто приподнятые плечи. С угловатого лица, огрубевшего от морских ветров, жестко смотрели желтые глаза, настойчиво требующие повиновения.

— Да, я проснулся. Ну, и что же из этого? — спросил Лутатини и насторожился.

— Пора стать на работу.

Лутатини решил оказать сопротивление.

— А если я не пойду? Меня обманом взяли на корабль.

Боцман придвинулся и, ощерив рот с поломанными зубами, загремел:

— Что? Не пойдешь? Я тебя разукрашу, как бог черепаху!

Словно железными клещами, он схватил Лутатини за руку и дернул его с такой силой, что тот в одно мгновение очутился на койке в сидячем положении.

— Через пять минут я вернусь, — сердито бросил боцман, уходя из кубрика.

Лутатини не ожидал, что боцман может так грубо с ним обращаться. Это сразу лишило его силы воли. Он поднялся и покорно, как запуганный школьник, начал одеваться.

Один из матросов посоветовал ему:

— Вы бы, друг, поберегли свой костюм. Он еще пригодится вам. Да и неудобно в нем работать.

— А во что же я оденусь?

— Возьмите у стюарда донгери. Потом вычтут из жалованья. Правда, раза в два дороже, но иначе не обойтись.

Через несколько минут, не глядя на чернокожего человека, Лутатини расписывался в ведомости. Переодевался он торопливо. В голове звенела фраза: «Я тебя разукрашу, как бог черепаху!» Было стыдно перед матросами, горечью оскорбления наполнилась душа, он готов был кричать и бесноваться, но старался смириться. Вероятно, так угодно богу, чтобы его пастырь подвергся тяжкому испытанию…

Поднявшись на верхнюю палубу, Лутатини растерянно огляделся. От вчерашней непогоды ничего не осталось. Широко раскинулся Атлантический океан. Голубел простор, залитый солнцем. Ленивая зыбь гладко поблескивала, точно покрытая олифой. Медленно покачивался с борта на борт «Орион», двигаясь в лучистую даль восьмиузловым ходом. По мостику прохаживался третий штурман Рит, похожий на юношу в своем новеньком белом кителе, в фуражке с блестящим золотым вензелем. Несколько человек из команды чистило медные части на иллюминаторах офицерских кают. Боцман находился на корме, занимаясь исправлением механического лота. Лутатини, стуча деревянными башмаками, прошел туда. Он в нерешительности потоптался на месте, потом, сделав усилие над собою и опустив глаза, спросил:

— Что прикажете делать?

— Подожди.

Пока боцман занимался своим делом, Лутатини смотрел за корму. И ничего не видел, кроме изогнутого небосклона, скрывшего его родную землю надолго, — быть может, навсегда. Под широким подзором бурно шумели лопасти винта, двигая вперед огромнейший корпус судна с грузом в шесть тысяч тонн. О, если бы можно было повернуть корабль в обратную сторону! Бывший священник, а теперь — матрос в таком платье, в котором не узнала бы его родная мать… (Черные блестящие глаза его стали влажными.)

— Идем! — сказал наконец боцман.

Лутатини покорно пошел за ним к машинному кожуху. Боцман, просунув голову в отверстие вентилятора, крикнул в кочегарку:

— Домбер!

На палубу поднялся старший кочегар. Это был здоровенный датчанин, напоминающий каменную глыбу. Расстегнутая рубаха обнажала крутую грудь, заросшую волосами. Длинные и мускулистые руки, согнутые в локтях, были похожи на два стальных рычага. Он твердо стоял, раздвинув ноги, толстые и крепкие, словно кнехты. Во всей его фигуре, нескладной, покрытой копотью, было что-то от пещерного жителя.