Джозеф Конрад - Лорд Джим. Тайфун (сборник) Страница 61

– Захлопнуть дверь! – вскричал он. – Я этого ждал. Я еще покажу… Я… Я готов ко всему… О таком случае я мечтал… Боже, выбраться отсюда! Наконец-то я дождался счастья… Увидите!.. Я…

Он бесстрашно вскинул голову, и, признаюсь, в первый и последний раз за все время нашего знакомства я неожиданно почувствовал к нему неприязнь. К чему это парение в облаках? Он шагал по комнате, нелепо размахивая рукой и то и дело нащупывая кольцо на груди. Какой смысл ликовать человеку, назначенному торговым агентом в страну, где вообще нет торговли? Зачем бросать вызов вселенной? Не с таким настроением следовало подходить к новому делу; такое настроение, сказал я, не подобает ему… да и всякому другому.

Он остановился передо мной. Действительно ли я так думаю, спросил он, отнюдь не утихомирившись, и в его улыбке мне вдруг почудилось что-то дерзкое. Но ведь я на двадцать лет старше его. Молодость дерзка: это ее право, ее потребность; она должна утвердить себя, а всякое самоутверждение в этом мире сомнений является вызовом и дерзостью.

Он отошел в дальний угол, а затем вернулся, чтобы – выражаясь образно – меня растерзать. Я, мол, говорил так потому, что даже я, который был так добр к нему, даже я помнил… помнил о том, что с ним случилось. Что же тут говорить об остальных… о мире? Что удивительного, если он хочет уйти… уйти навсегда? А я рассуждал о подобающем настроении!

– Дело не в том, что помню я или помнит мир! – крикнул я. – Это вы, вы помните!

Он не сдавался и с жаром продолжал:

– Забыть все… всех, всех… – Понизив голос, он добавил: – Но вас?

– Да, и меня тоже, если это вам поможет, – так же тихо сказал я.

После этого мы несколько минут сидели безмолвные и вялые, словно истощенные. Затем он сдержанно сообщил мне, что мистер Штейн посоветовал ему подождать месяцы, чтобы выяснить, сможет ли он там остаться, раньше чем начинать постройку нового дома; таким образом он избегнет «бесполезных трат». Мистер Штейн иногда употреблял такие забавные выражения… «Бесполезные траты» – это очень хорошо… Остаться? Ну конечно! Он останется. Только бы туда попасть – и конец делу. Он ручался, что останется. Никогда не уйдет. Ему нетрудно там остаться.

– Не будьте безрассудны, – сказал я, встревоженный его угрожающим тоном. – Если вы проживете долго, вам захочется вернуться.

– Вернуться – к чему? – рассеянно спросил он, уставившись на циферблат стенных часов.

Помолчав, я спросил:

– Значит, никогда?

– Никогда, – повторил он задумчиво, не глядя на меня; затем вдруг оживился: – О боги! Два часа, а в четыре я отплываю.

Это была правда. Бригантина Штейна уходила в тот день на запад; Джим должен был ехать на ней, а никаких распоряжений отсрочить отплытие дано не было. Думаю, Штейн позабыл. Джим стремительно побежал укладывать вещи, а я отправился на борт своего судна, куда он обещал заглянуть, когда отплывет на бригантину, стоящую на внешнем рейде. Он явился, запыхавшись, с маленьким кожаным чемоданом в руке. Это не годилось, и я ему предложил свой старый жестяной сундук; считалось, что он не пропускает воды или во всяком случае сырости.

Вещи Джим переложил очень просто: вытряхнул содержимое чемодана в ящик, как вытряхивают мешок пшеницы. Я заметил три книги – две маленькие, в темных переплетах, и толстый зеленый с золотом том – полное собрание сочинений Шекспира за два с половиной шиллинга.

– Вы это читаете? – спросил я.

– Да. Прекрасно поднимает настроение, – поспешно сказал он.

Меня поразила такая оценка, но некогда было начинать разговор о Шекспире. На столе лежал тяжелый револьвер и две маленьких коробки с патронами.

– Пожалуйста, возьмите это, – сказал я. – Быть может, он поможет вам остаться.

Не успел я выговорить эти слова, как уже понял, какой зловещий смысл можно им придать.

– Поможет вам добраться туда, – с раскаянием поправился я.

Однако он не размышлял о темном значении слов; с жаром поблагодарив меня, он выбежал из каюты, бросив через плечо:

– Прощайте!

Я услышал его голос за бортом судна: он торопил своих гребцов; выглянув в иллюминатор на корме, я видел, как лодка обогнула подзор. Он сидел на носу и, крича и жестикулируя, подгонял гребцов; в руке он держал револьвер и словно целился в их головы; я никогда не забуду перепуганных лиц четырех яванцев. С бешеной силой взмахнули они веслами, и видение исчезло из поля моего зрения. Тогда я повернулся и увидел на столе две коробки с патронами. Он позабыл их взять.

Я приказал немедленно приготовить мне гичку, но гребцы Джима, убежденные, что жизнь их висит на волоске, пока в лодке сидит этот помешанный, неслись с невероятной быстротой. Я не успел покрыть и половины расстояния между двумя судами, как Джим уже перелезал через перила и поднимали наверх его ящик. Бригантина была готова к отплытию, грот поставлен и брашпиль застучал, когда я ступил на борт; капитан – юркий маленький полукровка лет сорока, в синем фланелевом костюме, с круглым лицом цвета лимонной корки, живыми глазами и редкими черными усиками, свисающими на толстые темные губы, – улыбаясь, пошел мне навстречу. Несмотря на его самодовольный и веселый вид, он оказался человеком желчным. Когда Джим на минутку спустился вниз, он сказал в ответ на какое-то мое замечание:

– О да! Патусан.

Он доставит джентльмена до устья реки, но подниматься по реке ни за что не станет. Его бойкие английские фразы, казалось, почерпнуты были из словаря, составленного сумасшедшим. Пожелай мистер Штейн, чтобы он поднялся, он бы «почтительнейше» (вероятно, он хотел сказать «вежливо», а впрочем, черт его знает!) привел возражения, «имея в виду безопасность имущества». В случае отказа он бы «отставил себя». Год назад он побывал там в последний раз, и хотя мистер Корнелиус «многими приношениями добивался милости» раджи Алланга и «коренного населения» на условиях, которые для торговли были «как полынь во рту», однако судно, спускаясь по реке, подверглось обстрелу со стороны «безответственного населения», скрывавшегося в лесу, а матросы, спасая свою шкуру, попрятались в укромные местечки, и бригантина едва не наскочила на мель, где ей «грозила гибель, не поддающаяся описанию».

Злоба, проснувшаяся при этом воспоминании, и гордость, с какой он прислушивался к своей плавной речи, поочередно отражались на его широком простоватом лице. Он и хмурился, и улыбался, и с удовольствием следил, какое впечатление производит на меня его словоизвержение. Темные морщины быстро пронеслись по гладкой поверхности моря, и бригантина с поднятым марселем и поставленной поперек грот-реей, казалось, недоуменно застыла в морской ряби.