Юрий Иванов - Рейс туда и обратно Страница 7

Зазвенел телефон. Русов вздрогнул. Куликов сорвал трубку с рычагов, выслушал. Сказал:

— Алексанов звонит, ребята собрались в салоне, просят дать разрешение крутить картину.

— Разрешаю.

Куликов включил судовую радиосеть и дунул в микрофон, отчего по всем каютам и помещениям судна прокатился чудовищный рев, проговорил:

— Мор-ряки! Все свободные от вахт пр-риглашаются в салон »а просмотр кинофильма «Большая любовь»!

Послышался стук дверей, чьи-то торопливые шаги по трапам.

Русов улыбнулся: жизнь. Наверное, в этот момент и на траулере прозвучала подобная команда, и там рыбаки спешат в столовку на просмотр фильма, доставленного с «Пассата». Все хорошо. Только бы капитан «Коряка» сдержал слово, не раздал сигареты раньше времени.

— Посижу в штурманской, — сказал он. — Следи за веревками, Жора, за давлением топлива. Чуть что, толкни.

Сел на диванчик, сунул сигарету в рот. Откинулся спиной к переборке. Жора принес подушку. Вопросительно глянул на него и, включил приемник, стоящий в штурманской, крутнул ручку настройки. Из гула ветра и плеска волн возникла знакомая мелодия. А, Джо Дассен, «Воспоминание о золотом детстве». Вообще-то нельзя этот пеленгаторный приемник использовать для прослушивания музыкальных передач, но стоит ли обращать внимание на такие мелочи в штормовую ночь?

Как хочется спать. А впереди еще вахта. И письмо Нинке так и осталось недописанным, но о чем же ей писать? Про эту бункеровку? Про то, как траулер дергается, будто упрямая собака из ошейника? С трудом разлепляя веки, Русов взглянул в иллюминатор. Волны, вскидывая пенные гривы, нескончаемой чередой шли мимо танкера. Они теснились, будто каждая из них хотела толкнуть танкер своим крутым боком; упруго, жестко ударялись о железо и вздымались порой до ходовой рубки. Колышутся, как спелая рожь в порывах свежего ветра.

Русов закрыл глаза. Волны как рожь... Откуда такое?.. Детство? Поле под синим пологом неба... Деревушка Дроздовичи на Псковщине... Три десятка домов на холме, ленивая речушка Голубянка, сонно льющая светлые воды среди зеленых берегов. Желтые кувшинки, лилии. Пескарики, щурята, голавлики. Тихие, теплые плесы с прохладной на глубине водой. А на той стороне речушки, в заречье, обширное, до самого леса, поле, которое отец называл «маленьким морем». Военку, службу в Рабоче-Крестьянской Красной Армии, отец проходил на Балтийском флоте, мотористом на эсминце «Скорый». Море в рассказах отца было либо бурным, либо «ласковым, как дитя». «Вот, сынку, чуть подрастешь, стукнет тебе двенадцать годков, возьмем с мамкой отпуск и отправимся на Балтику!» — обещал отец.

Работал он в колхозе трактористом, пахал землю на колесном тракторе «Фордзон». «Мой корабль, — говорил о тракторе отец и гладил пахнущее соляркой и маслом железо. — В вечном мы с ним плавании по земле!» И то, если чуть сощурить глаза да взглянуть на медленно ползущий по полю трактор, легко вообразить, что это действительно корабль, а взрезанная лемехами плуга земля — море. Вон же черные, маслянистые пласты земли как череда волн. А из длинной трубы «Фордзона» синий дымок, как у парохода, клубится. И отец в полосатой тельняшке и лихо задвинутой на затылок «мичманке», как капитан этого железного, пофыркивающего кораблика. В праздники, когда молодежь запевала знаменитую песню: «Мы железным конем все поля обойдем...» — отец подмигивал маме, прижимал к себе Кольку, и они втроем весело подхватывали, несколько переиначивая песню: «...железным кораблем, все поля оплывем... И врагу никогда не гулять по республикам нашим!»

Пели и веселились за околицей, на высоком берегу Голубянки. Поскрипывали качели, взвизгивая, как девчонка, мама то приседала, разгоняя доску качелей, то распрямлялась, и ее волосы снопом взметывались над смуглыми плечами. А Колька с отцом стояли на другом краю широкой и длинной доски. «Еще, Сашенька... еще!» — кричала мама. И отец то приседал, то распрямлялся, и Колька тоже. И страшно было, и отчаянно весело. Земля то бросалась навстречу, то круто уходила из-под ног, и глазам открывалась заречная даль. Поле, вспаханное отцом, обширное, облитое алыми лучами заходящего солнца, все в темных провалах ветровых дуновений, очень похожее, как утверждал отец, на предзакатное море, просто удивительно похожее!

...Резкий толчок, тяжкое сотрясение корпуса. Русов сорвался с диванчика, кинулся в ходовую рубку, прильнул к стеклу окна. Вся палуба танкера, от полубака до ходовой рубки, скрылась в кипящей воде. Приняв на себя сотни тонн воды, танкер медленно, мучительно трудно освобождался от нее. Вот из пенных водоворотов показалась якорная лебедка, потом и весь полубак. С водопадным громом вода сливалась в океан, бурлила на палубе, с всхлипами и рокотом устремлялась в шпигаты, перехлестывала через фальшборта.

— Как дела? — спросил Русов и растер лицо ладонями.

— Через час закончим перекачку топлива. С «Коряка» передали, что операция прошла хорошо... — Куликов чуть помедлил и добавил: — Заглядывал к капитану. Спит. Одеяло на палубе... гм, накрыл, подоткнул одеяло под матрац. Да и вы, чиф, идите в штурманскую. Если что, толкну.

— Жора! Кулик, слышишь меня? — наполнил рубку знакомый боцманский басок. — Эти чертовы рыболовы опять свой трос послабляют. Не выдержит ведь наш, лопнет! Пропесочь-ка их как следует.

— «Коряк», «Коряк», ну что же вы опять свой трос ослабляете?! — нагнав в голос суровости, вызвал на переговоры рыбаков Жора. — «Коряк», это же самое настоящее безобразие!..

— Да мы не послабляем трос, — спокойно, чуть помедлив, отозвался траулер. — Гиблые у нас веревки. Старые, упругость давно потеряли, да.

— Потеряли! — вскричал Жора. — А если наш трос не выдержит?!

— Выдержит ваш трос, «Пассат», он же у вас новый.

Опять страшный рывок. Да что они там?!

— Дай-ка мне, — попросил Русов. Откашлялся, сказал: — Капитан, мы держим скорость три узла, взгляните, а что у вас?

— Гм, и у нас около трех.

— Вот видите: «около»! Мы вас просто тащим за собой, а ведь вы должны подрабатывать. «Коряк», я прекращу подачу топлива, веревок не жаль — шланг порвем.

— Вы этого не сделаете, «Пассат», — все так же спокойно отозвался траулер. Тяжелый вздох. Щелчок зажигалки. Наверно, тоже смолит сигарету за сигаретой. — А веревки...

— Э, да вы там еще и курите? Хотите, чтобы мы все взлетели на...

— Вас понял, «Пассат». Уже не курю. Прибавил обороты.

— Благодарю вас, «Коряк». Чертова «Элла»... Но будем надеяться, что все завершится благополучно. Вряд ли за час-полтора ураган наберется полных сил.

— Будем надеяться, «Пассат». Да.

Русов выключил переговорное устройство, прислушался: точно прибавили оборотов, ослабли рывки. Взглянул на Жору, и тот воскликнул: