Владимир Гораль - Приключения моряка Паганеля. Завещание Верманда Варда Страница 7

Я с определенной опаской приблизился. Норвежец стоял напротив донного эхолота. В темноте рубки работающий прибор освещал наши лица зеленовато – фосфорическим светом. Размеренное пикание посылаемого на дно моря эхо – сигнала, ранее казавшееся мне уютно – убаюкивающим, теперь более всего напоминало мне ритмы сердечной деятельности в послеоперационной палате. Я покосился на своего визави. В темном плаще-накидке, в мистическом полумраке затемненной рубки, он почему-то напомнил мне незабвенного литературного персонажа графа Дракулу из недавно прочитанного(перепечатанного на машинке и с трудом выпрошенного на одну ночь) романа Брэма Стокера. В том самом месте где оголодавший граф, покинув уютный гробик, на корабле посреди океана с аристократическим изяществом расправляется с экипажем.

Я невольно вздрогнул, почувствовав, как изящная рука мягко легла мне на плечо. Неожиданно тихим приятным баритоном норвежец запел: «We all live in a yellow submarine. Yellow submarine. Yellow submarine.» Я вдруг понял, что за мелодию насвистывал, не чтящий морские традиции, этот флотский майор. Один из незабываемых хитов легендарной четвёрки «Битлз» – «Желтая подводная лодка.»

Норвежец, тихо посмеиваясь, тыкал пальцем в подсвеченную панель эхолота. Меня наконец осенило, всё это время его развлекал небольшой, чёрный силуэт подводной лодки, плавно покачивающийся на освещенном экране навигационно – промыслового радиоприбора. Наверно его забавляло это забавное для иностранца проявление «советского милитаризма» в рубке, в общем-то мирного промыслового судна. Чем обернётся для экипажа нашего «Жуковска» непринуждённое веселье рыжего норвежского майора на нашем мостике мне предстояло узнать несколько позднее.

Из состояния легкой оцепенелости меня вывел шум шагов и знакомое тяжёлое дыхание. На капитанский мостик поднимались трое. Впереди с потертым кейсом Владлен, за ним боцман и старпом Сава Кондратьевич.

«Да, что уж теперь. Банкуем не мы» – одышливо бормотал капитан, тяжело преодолевая высокий порог – комингс. Кэп открыл кейс и вывалил на штурманский стол, прямо на навигационную карту с островом в середине, солидную горку разноцветных «корок». Это были паспорта и медицинские книжки экипажа, а так же разнообразные сертификаты и квалификационные удостоверения.

Свое капитанское удостоверение и сертификат с англоязычным вкладышем Владлен аккуратно положил сбоку, припечатав им судовую роль (список членов экипажа). Со стола соскользнул и упал на палубу какой-то документ в красной обложке. Я машинально поднял его – с фотографии гордо взирал на меня боцман Друзь, молодой со смоляными, с едва тронутыми сединой знаменитыми своими усами. Он был на фото в снежно-белом халате, который грубо пятнала большая синяя печать. На печати извивалась змея, склонившаяся над чашей, похожей на конусовидный фужер для шампанского. Фельдшерский сертификат, дошло до меня. Сей медицинский символ всегда странно ассоциировался у меня с алкоголиками и уголовными татуировками.

Капитан повернулся к норвежскому майору и сделал приглашающий жест по направлению стола с документами – «Зри, мол.» Норвежец подошел к столу и без особого энтузиазма начал перебирать бумаги. Я полушепотом осведомился у старпома по поводу злополучного улова и печалящегося над ним экипажа. «Устиныч, спроси у варяга, что с рыбой? За борт ее, или как? А то моряки переживают – пропадает мол.» – переадресовался старпом к боцману.

Полиглот Устиныч начал издалека, его английский был странен и пространен. Язык деловых людей, с краткими, конкретными смыслами не терпящий двойных, тройных толкований (в отличии от нашего Великого и Могучего – палитры для великих стихов и романов, а так же национального инструмента по сокрытию правды.) наш палубный Да Винчи сумел превратить в нечто.

В своей тяге к интеллектуальным вершинам человечества Бронислав Устиныч не обошел языкознания и… не искал легких путей. Друзь изучал язык, пытаясь переводить и заучивать оригиналы, из какой – то антологии английских поэтов 16 – 18-го веков – антикварного издания тысяча восемьсот лохматого года. Память у него, как у человека всю жизнь что-либо изучавшего, была отменной. И он шпарил, как считал к месту, целыми кусками рифмованного староанглийского (да еще с калужским акцентом).

Простой вопрос, – «Что делать с уловом?» наша жертва самообразования излагал минут несколько. Из его абракадабры с некоторой вероятностью просвечивало, что-то вроде: «Позвольте не продлить мне втуне ожидание. Ответа Вашего в немом томленьи жду.» И о рыбе – «Безмолвный житель вод нас ныне озаботил.»

Потрясенный норвежец впал в интеллектуальный ступор. «Are you crazy?»- хриплым шепотом, не без труда оклемавшись, вопросил он престарелого вундеркинда.

На этом месте я почувствовал назревшую необходимость во вмешательстве. Пренебрегая субординацией и внутренним голосом, советовавшим: «Не лезь!». Я, не спросив начальства, напрямую обратился к рыжему майору: «I'm sorry, what to do with the catch?»- типа – «Что делать с уловом?» Норвежец сделал радостно-удовлетворенный жест руками, вроде как: «Ну, наконец-то!» «All that you would like to.» – ответил он. Делайте мол, что хотите. Затем покосившись на боцмана, криво усмехнулся и добавил: «Only it doesn't keep people away from.Lean fish get away with crayzy.» – Ну, мол только боцмана не зовите, а не то рыба в свой последний час еще и рехнется.

Часом позднее я нашёл моего доброго приятеля Устиныча под полубаком, восседавшим в позе оскорблённого достоинства на бухте нового швартовного троса. Лучший боцман Мурманского рыбфлота терзался вселенской печалью. И правда, кого из великих ценили при жизни? Я начал каятся с извинениями за свою инициативу с переводом. «Да я тебя не виню, Вальдамир» – с горечью молвил боцман. Наши то что, народ смышленый, но не развитый. Ленивы мы русские, ленивы и нелюбопытны. Читать лень, учиться лень. Каким мир божий сотворен, когда Вселенная родилась? Как Человек устроен? Узнать поспешай! Так нет, опять лень! Наши то ладно, лапотники, простота! Ну этот то, ведь офицер королевский, видно же граф (!) белая кость, дворянчик… и не понимай, Ай донт андестенд, их нихт ферштейн, Йай фуштур икке, понимаешь. Ты же форпост научный, родина университетов, просвещенная Европа, понимаешь. Я же ведь к нему с респектом. На языке Шекспира и Бернса, понимаешь. А он: «Kрэйзи, крэйзи!»

В то время, как наш усатый полиглот с гордо поднятой головой, приговорённого к казни Сократа удалялся к себе в каптёрку под полубак, Ваш покорный слуга был оперативно произведен начальством в штатные толмачи, то бишь в переводчики. Мой английский, мягко говоря – «оставлял желать…» Я выезжал на нескольких десятках типичных и специальных морских фраз и выражений, вызубренных в мореходке. Это давало какой-то словарный запас и привычку к арифметически правильной конструкции английской фразы. Не обладая особыми способностями, как у боцмана(а он и правда был человек талантливый) Шекспира и Бернса, особенно в оригинале, я опасался. Тем не менее с моей помощью наладилась какая-никакая коммуникация. Норвежец наконец смог представиться плененным им русским офицерам – капитану Владлену и старпому – Савелию Кондратьевичу.