Глеб Голубев - Морские тайны Страница 7

3

Арсеньеву никогда ещё не приходилось бывать в этой части города, и он с любопытством озирался, шагая рядом со следователем по дощатому тротуару, поскрипывавшему и пружинившему под ногами.

Одинаковые шлакоблочные домики с палисадниками, возле каждого сад и огородик. Ветки гнутся под тяжестью налившихся яблок, на грядках торчат тугие капустные кочаны. Возле сарайчиков стожки душистого сена, заботливо прикрытые от близких осенних дождей. Улицы заросли травой — как в деревне.

Но на каждом шагу попадались на глаза и приметы близкого моря: полощется на ветру постиранная тельняшка, под чердачной застрехой вялится на солнышке здоровенный судак. Пес лениво гавкнул на Арсеньева из сельдяной бочки, превращенной в будку. У многих сарайчиков в дверях круглые оконца на манер иллюмина­торов. А вот за тем домом мачты какого-то суденышка, значит, море совсем рядом, за углом.

Выглядывали из окошек любопытные женщины.

«Каково было Голубничему здесь проходить, — подумал адвокат и зябко передернул плечами. — Тут каждый на виду, никуда не укроешься».

— Дом шестнадцать. Пришли, — останавливаясь, негромко сказал следователь.

Маленький, в три окошка, домик ничем не выделялся среди соседних.

«Напрасно, наверное, мы сюда пришли», — вдруг словно споткнулся Арсеньев. Но отступать было поздно.

На них смотрели из всех окошек соседних домов. Под этими взглядами Арсеньев поднялся вслед за Алексеевым на низенькое крылечко. Они долго, тщательно вытирали ноги, потом следователь, помедлив, постучал в дверь.

— Кто там? Не заперто, — послышался глуховатый женский голос.

И снова Арсеньев подумал: «Нет, не стоило прихо­дить...»

В комнате было дымно и холодновато. У печи стояла сгорбленная пожилая женщина в белом платочке и смотрела на вошедших через плечо, продолжая что-то месить в большом тазу на загнетке.

— Здравствуйте, Полина Тихоновна, — сказал следователь, снимая кепку.

Арсеньев тоже снял шляпу и молча поклонился.

— Я из прокуратуры. Уже был у вас однажды, помните? — продолжал следователь. — А это адвокат, Николай Павлович Арсеньев. Извините за беспокойство, но приходится ещё вас побеспокоить.

— День добрый, здравствуйте, — настороженно ответила женщина, вглядываясь в их лица прищуренными глазами.

Она так смотрела на них, будто ждала: вот сейчас ей скажут, что произошла ошибка и траулер вовсе не погиб. И сын её жив, просто стоит за дверью, чтобы не напугать мать, и сейчас войдет.

Сердце у Арсеньева сжалось. Он отвел глаза. Мельком осмотрел комнату. На столе немытая посуда, под столом валяются игрушки, детская колясочка стоит у окна, на стене над стареньким покосившимся комодом висят фотографии.

— Надо так надо, о чём говорить. Проходите, пожалуйста, — ответила наконец женщина.

Тяжело прихрамывая, она подошла к столу, сдвинула в сторону посуду, смахнула крошки и пригласила, придвигая стулья:

— Да вы присаживайтесь. В ногах правды-то нет.

Поблагодарив, они тоже подошли к столу. Следователь сел и начал раскладывать на уголке бумаги, гото­вясь вести протокол. Николай Павлович переставил стул, чтобы сесть с ним рядом, и почувствовал, что наступил на что-то. Нагнулся и смущенно поднял с пола плюшевого медвежонка с оторванной лапой. Повертел его в руках, осторожно положил на краешек стола.

— Васютка пораскидал, в садик торопился, — улыбнувшись, сказала женщина. И при свете этой улыбки Арсеньев увидел, что она вовсе не старая. Видно, её согнуло горе, а не годы.

— Николай здесь жил, с вами? — спросил Арсеньев.

— Жил, — кивнула она.

— Он, кажется, не был женат?

— Нет, не успел ещё обжениться. Я теперь с дочкой живу. Муж у неё механиком работает, она — приемщицей. На рыбзаводе. А я нянчусь... Только проку-то мало, совсем обезножела.

Посмотрев на склонившегося над бумагами следователя, Полина Тихоновна спросила:

— Верно, вам опять его письма понадобятся? Только больше уносить не дам, здесь смотрите! А те-то два письма, что взяли, когда вернете?

— Скоро, Полина Тихоновна, не беспокойтесь, они целы будут, — успокоил её Алексеев. — А больше нам никаких писем не надо.

Но она, не слушая его, уже подошла, тяжело припадая на правую ногу, к старенькому приземистому комоду, достала из верхнего ящика коробку из-под печенья и поставила её на стол, строго повторив:

— Здесь смотрите, а забирать не дам.

Пока следователь по всей форме заносил в протокол обязательные данные — когда, где, кем составлен, кто при этом присутствовал, Арсеньев не удержался и заглянул в коробку.

Что в ней? Кажется, письма, фотографии, какие-то потускневшие пуговицы с якорями. Кладбище семейных реликвий...

Ему бросился в глаза отрывок письма: «...Видел массу набивного льда и большое количество айсбергов, также ледяные поля. Погода хорошая, ясная...»

Чудак всё-таки был Лазарев, даже об этом он писал матери, словно докладывая по начальству. А, видать, во многих ему довелось побывать передрягах. Нелегка рыбацкая доля...

Очень хотелось Арсеньеву порыться в коробке, да было вроде не совсем удобно.

Тем более следователь уже начинал допрос официальным предупреждением об ответственности за ложные показания. Привычная строгая формула странно прозвучала здесь, в этой комнате. И мать даже вроде немножко обиделась, услышав её, махнула рукой и поспешно сказала:

— Да зачем же я врать-то буду, что это вы, господи! Всегда чистую правду всем говорю, как на духу! И детей так воспитывала.

— Вы не обижайтесь, Полина Тихоновна, — виновато сказал Алексеев и сердито покосился на адвоката. — Так полагается, закон требует.

Размеренно и деловито он начал задавать заранее намеченные вопросы. Но и эти вопросы звучали здесь как-то нелепо. Арсеньев слушал их, смущался и всё отчетливее понимал, что следователь был прав — ничего нового эти расспросы не дадут, а мать наверняка расстроят.

— Значит, ваш сын никогда при вас плохо не отзывался о капитане Голубничем? — допытывался следователь. — Не слышали вы такого?

— Нет, никогда, что вы! Коля его шибко уважал.

— Скажите, Полина Тихоновна, Голубничий бывал когда-нибудь у вас в доме?

— Бывал, конечно, бывал. Каждый праздник непременно заходил, приносил гостинцы. Да и так часто наведывался. Выпивали они с Николаем по праздникам, врать не буду, но в меру. Голубничий-то насчет этого строгий! А Коля его всегда слушался, ни в чём не перечил.

— А во время этих встреч у вас в доме они не ссорились?

— Кто? — даже не поняла мать.

— Ваш сын и капитан Голубничий.

— Зачем это? Упаси бог!

«Да, незачем было приходить», — тоскливо думал Арсеньев, а следователь терпеливо записывал в протокол каждый вопрос и ответ.