Лотар-Гюнтер Буххайм - Прощание Страница 7

Этот корабль имеет более сложное устройство, чем любой нормальный торговый корабль. Со спардека многие проходящие по верхней палубе переплетения воздухоотводных труб судовых цистерн выглядят гротескно. По ним отводят воздух из верхних боковых цистерн, установленных на боковых цистернах с двойным дном. Эти многочисленные цистерны с их воздухоотводами являются необычными устройствами. С помощью их многочисленных ячеек можно моделировать различные ситуации погрузки.

Чтобы поесть, я бегу вслед за стариком с мостика на палубе на корму. Сначала мимо нас проходит целая вереница вентилей. Так много вентилей я еще не видел ни на одном другом корабле. Затем меня поражает черный, вертикально прикрепленный, гигантский запасной якорь. Наконец мы карабкаемся на одну палубу выше, на полуют. Здесь боцман натянул штормовые леера.

— Осторожно! Не споткнись о канаты! — предупреждает старик.

В то время, как мы идем вдоль штормовых лееров, я вспоминаю те канаты, которые называют «шпринг» — носовой шпринг и кормовой шпринг. Это такие канаты, направления натяжения которых противоположны носовым швартовым и кормовым швартовым. Они проходят через клюзы на носу и на корме в направлении к середине корабля и ведут к причальным тумбам (кнехтам) на пирсе. Мы проходим мимо крышки реактора, рядом с лопастью запасного винта — кажется, все здесь имеется в двух экземплярах. Из прохода по правому борту мы спускаемся через дверь и оказываемся после ветра и холода в теплой, слегка пахнущей маслом, дымке. Теперь уже не по металлическим плитам, а по поливинилхлоридному полу мы направляемся дальше к корме.

На ходу старик полуоборачивается и неожиданно спрашивает:

— Ты что-нибудь слышал о Симоне?

— Редко.

Длинная пауза.

— На этот раз я хочу точно знать, как ты разыскал Симону.

— Она меня! Так будет правильнее.

Я надеялся, что разговора о Симоне не будет. Но как это сделать?

— Она все еще в Париже?

— Нет, в Америке, — отвечаю я коротко.

Старик останавливается и смотрит на меня. Он ждет, что я буду продолжать. Но я к этому не расположен. Для меня Симона исчезла давным-давно.

Мне надо постараться запомнить этот запутанный путь через корабль: наискосок и в средний проход, направо за угол, мимо нескольких дверей, пока не дойдешь до двери, за которой находится лестница, ведущая вверх на следующую палубу. Если бы впереди не шел старик, я бы проскочил мимо. Эта дверь выглядит так же, как все другие.

Перед лестницей старик останавливается и ждет, когда я подойду к нему, а затем спрашивает:

— Ну и что чувствуют твои кости?

— Я что — жаловался?

— Я только хотел спросить, — говорит старик.

— А твои внутренности? — спрашиваю я.

— В порядке.

Мы оба перенесли операции: и оба чуть не отдали концы. Чуть? На волосок!

— Ты уже не такой гибкий, как принц Филипп, — поддразнивает меня старик.

— Так у него нет других забот, как блюсти свою гибкость.

— Забываешь: а красивая форма, а лошади! Между прочим, старой кают-компании больше нет. Теперь офицеры и ассистенты едят в общей столовой — прямо напротив камбуза.

— И что это означает?

— Демократизацию. Новые времена, — отвечает старик. — Зато еда подается на стол горячей. Кроме того, это позволяет экономить на рабочей силе.

— А экипаж?

— Имеется столовая для унтер-офицеров и матросов — напротив, на правой стороне, ниже, на главной палубе. Салон все еще имеется, но там едят только в исключительных случаях — торжественные обеды в порту. А в бывшем курительном салоне, который разделяла раздвижная дверь, теперь бар. Бар работает каждый вечер.

Старик говорит это таким скрипучим голосом, что мне сразу же становится понятно его мнение об этом нововведении. И еще он добавляет:

— Настроение там такое же шаловливое, как в контактном дворике храма любви на Реепербане. Так мне по крайней мере сказали. Сам я там не появлюсь.

Еще один спуск-подъем, красные поручни перил. Теперь я знаю, как будет дальше: на следующей, инженерной палубе снова немного вперед, затем направо за угол, а затем снова «Осторожно!», чтобы не попасть в неправильную дверь! Но мы еще не достигли цели. Еще один спуск-подъем, и наконец лабиринт кончается: десять шагов вперед, еще раз за угол — проходя мимо машбюро, я бросаю взгляд на серую пишущую машинку, и вот наискосок — новая столовая.

— Теперь это больше, чем МакДоналдс, — говорит старик. В новой «социальной столовой» нет настоящего меню, нет и больших круглых столов, есть маленькие, рассчитанные в лучшем случае на четырех человек.

— Это не кают-компания, а в лучшем случае отвратительный привокзальный ресторан. Каждый садится туда, где есть свободный стул! — ворчит старик.

— Между прочим, — говорю я, — у меня в каюте имеется холодильник, но в нем ничего нет.

— Стюард еще не открыл свою лавку, — говорит старик. — И будет ли завтра, в воскресенье, пиво — неизвестно.

— Тогда какая мне польза от холодильника?

Старик пожимает плечами. Это похоже на глубокое разочарование.

— А в баре? — спрашиваю я с надеждой.

— Он еще не открыт…

— Но посмотреть-то можно?

— Это ты можешь! Он расположен прямо напротив твоей каюты. Подожди-ка. Я пойду с тобой.

Я осматриваюсь в новом баре и поражаюсь роскоши маленьких людей.

— Эту стойку нам предоставила во временное пользование пивоварня «Хольстен», — ворчит старик.

— Меценатство?

— Нет. Поддержка потребления.

— Но на корабле уже был бар?

— Да, на самой корме. Он еще существует. Теперь он называется «Хэнхен» («Петушок»).

— И что это значит?

— «Хэнхен» — уменьшительное от имени корабля «Отто Ган».[2]

У меня чуть дыхание не перехватило! Старик снова поднимает и опускает плечи. Это, очевидно, означает: «Так оно и идет — Отто Ган». Физик-атомщик. А что это значит для людей?

— В конце концов «Атом-Отто» — тоже не лучшее название для корабля, — ворчит старик.

В то время как мы ждем, когда стюардесса принесет нам еду, я вспоминаю, что шеф во время моего первого рейса все хотел узнать у старика, получит ли корабль новую активную зону реактора.

— Такая активная зона стоит громадных денег, я имею в виду саму установку с необходимыми переделками в зоне реактора, — сказал старик с таинственным видом. Мысль о том, что этот корабль может не получить новую активную зону, будет списан в металлом, тогда показалась мне абсурдной. Теперь же я почти твердо знаю, что третьей активной зоны реактора не будет.

Несколько иными и куда более приятными, чем здесь, в новой столовой, были наши застолья в старом салоне. Когда входил капитан, компания уже ждала за столом. Каждый благонравно стоял за обитыми красной кожей креслами, руки аккуратно положены на спинки кресел. «Двустворчатая дверь открывается, и в помещение входит граф!» — чуть не сказал я, так достойно все выглядело, но воздержался. Фрау Маан, стюардесса, торжественно отправлялась на кухню за супом. Капитан раздавал благосклонные улыбки налево и направо, приглашая занимать свои места. Только после того как он тяжело опускался в свое кресло, церемония считалась завершенной. Мы сидели вокруг большого круглого стола как одна большая семья. В большинстве случаев уже за завтраком завязывалась длинная беседа.