Черный лебедь - Сабатини Рафаэль Страница 7

Некоторое время они бесплодно пререкались: мать старалась оправдать Просперо, а он упрямо казнил себя. Антоньотто безучастно прислушивался к спорящим и, казалось, дремал. Наконец беспристрастный зритель Сципион напомнил им, что сейчас важнее найти выход из опасной ситуации, нежели выяснять, какие причины ее вызвали.

– Выход-то найти можно, – заявил Просперо. – Я в состоянии хоть этим исправить свою ошибку. У меня под рукой достаточно войск.

– И это выход? – вскричала его мать. – Бежать? Оставить все? Нечего сказать, прекрасный выход для дожа Генуи – оставить торжествовать Фрегозо и этих негодяев Дориа!

– В свете всего случившегося, мадонна, – подал голос Сципион, – я буду рад, если вам удастся хотя бы это. Вы полагаете, Просперо, у вас действительно хватит людей? Вы уверены, что доберетесь до ваших галер? И даже если доберетесь, что Дориа позволит вам отплыть?

Антоньотто приподнялся.

– Спроси лучше, позволят ли Фрегозо. Именно они сейчас хозяева положения. Можно ли сомневаться, что они потребуют смерти всех Адорно, чтобы некому было возвратиться и отобрать узурпированную ими власть?

– Пока я удерживаю эту крепость…

– Оставь эту мысль, – прервал его отец. – Тебе и дня ее не удержать. Армию надо кормить. У нас нет припасов.

Это был тяжкий удар, разрушивший надежды Просперо. Лицо его приняло ожесточенное выражение.

– Что же остается?

– Поскольку у нас нет ни крыльев, ни даже летательной машины вроде той, что была у дурня, сломавшего себе шею, спрыгнув с башни Святого ангела, нам остается лишь вверить нашу судьбу Господу.

На этом они могли бы и остановиться, не приди к ним на помощь хитроумный Сципион.

– Выход для вас, – сказал он, – не в том, чтобы силой пробиваться через город, а в попытке поодиночке уйти полями.

Побуждаемый их вопрошающими взглядами, он перешел к подробным объяснениям. Восточная сторона Кастеллетто возвышалась над самой городской стеной. Крыши крепостных бастионов от скал у подножия городской стены отделяло семьдесят футов крутой каменной кладки.

– Мы покинем Геную, – сказал Сципион, – тем же путем, какой избрал святой Петр, покидая Дамаск. Из корзины легко сделать люльку, которую можно спустить на веревках.

Глаза Антоньотто оставались безучастными. Он напомнил остальным о своем состоянии. Его рана не позволит ему уйти этим путем. Она совсем лишила его сил. Кроме того, что он теперь значит? Потеряв все, что было ему дорого, он готов равнодушно встретить любой исход, каким бы тот ни был. С искренностью, ни в ком не вызвавшей сомнения, он сказал, что рад бы успокоиться навеки. Пусть Просперо и его мать попытают счастья, не обременяя себя больным и беспомощным человеком.

Однако ни Просперо, ни его мать не захотели и слышать об этом. Либо они вместе уходят, либо вместе остаются. Поставленному перед таким выбором Антоньотто оставалось только согласиться и начать готовиться к побегу.

К сумеркам все было готово, и позднее, под покровом темноты, импровизированная люлька поочередно спустила всех троих беглецов со стен крепости. Держали ее люди под командой Сципиона.

Так бесславно завершилось правление Адорно в Генуе, и в то время как мадонна Аурелия негодовала на Дориа и Фрегозо, Просперо ругал лишь себя самого за то, что стал орудием предательства, приведшего к падению его отца, которого он теперь и поддерживал в постыдном бегстве, помогая держаться на ногах.

Глава V

Битва при Амальфи

В начале августа 1527 года французские войска во главе с Дориа заняли Геную, а Просперо бежал из нее, покинув свой отряд папского флота.

Менее чем через год – в конце мая 1528‑го – мы вновь встречаем его, уже в качестве капитана императорских войск в Неаполе, под началом дона Уго де Монкады, наместника императора.

Его отец умер то ли от ухудшения здоровья вследствие перенесенных во время побега тягот, то ли от нежелания жить дальше, то ли и от того, и от другого. Когда они достигли Милана и предоставленного им губернатором Антонио де Лейвой убежища, он уже был при смерти, и скончался через три дня после прибытия в огромном замке Порто-Джовия.

Бурное горе вдовы изумило Просперо. Он считал свою мать слишком самовлюбленной, чтобы столь глубоко переживать происходящее с другим, независимо от того, сколь дорог он ей был. В тяжелый час утрата сплотила их, а скрытая внешней холодностью глубина переживаний матери несколько утешила Просперо.

Всю ночь и последующий день женщина провела в оцепенении. Спустя тридцать часов после смерти Антоньотто она вышла, облаченная в черный бархат, чтобы встать вместе с Просперо у гроба его отца.

Голос этой дочери Строцци часто звучал резко, почти жестко, но никогда еще Просперо не слышал его таким.

– Твой отец лежит здесь убитый. Тебе известно, кто убийцы и где их искать. Это Дориа, алчные, вероломные и бессовестные, доведшие его до столь печального конца. Никогда не забывай этого, Просперо.

– Я не намерен это забывать.

Она дотронулась до его руки и произнесла более мягким и торжественным тоном:

– Преклони колена, дитя мое. Преклони колена. Положи руку на гроб, туда, где должно быть сердце отца. Сейчас оно холодно, но когда-то было горячим и любило тебя. Поклянись на этом сердце, что не успокоишься, пока не свергнешь Дориа, как Дориа сделали это с Антоньотто Адорно. Поклянись в этом, сын мой. И пусть эта клятва станет молитвой за упокой его души.

Он опустился на колени и простер руку. Памятуя о предательстве, сделавшем его орудием гибели собственного отца, он произнес клятву не менее пылко, чем говорила мать, обращаясь к нему.

Первым шагом на пути к исполнению этой клятвы было поступление Просперо на службу к императору – шанс, данный ему де Лейвой.

Через год после принесения клятвы кампания против императора достигла заметных успехов, и казалось, что проклятия, которые Карл V навлек на себя грабежами Рима, сковали его и лишили сил. Маршал де Лотрек, провозгласивший себя властителем всей Верхней Италии, уже два месяца стоял против Неаполя с тридцатью тысячами солдат. Осажденный город был уже на грани голода, появился грозный призрак чумы.

Чтобы пресечь пути морских сообщений, на помощь к Лотреку подошли галеры Дориа. Но Андреа там не было. Он позволил Филиппино занять свое место, сам же остался в Генуе. Ключ к этой загадке дал Сципион де Фиески. Он умудрялся поддерживать связь с Просперо и в своих последних письмах сообщал, что в Генуе неспокойно. Он писал, что Андреа Дориа постигла участь политиков, не выполняющих своих обещаний, и он никогда еще не был так близок к падению, как сейчас.

Французский протекторат, вопреки уверениям Дориа, что Лигурийская республика будет наконец свободной, оказался на самом деле тиранией, наиболее свирепой и жестокой из всех пережитых городом, и ореол героя, которым был окутан Дориа, начал меркнуть. Напряженность достигла апогея, когда французы попытались на средства Генуи построить порт Савону. Генуэзцы поняли, что, если это произойдет, они погибли. И спрос за это с Дориа, поскольку смена власти, приведшая к краху, была, конечно, делом его рук. Даже Фрегозо, которых он возвысил, присоединились к вот-вот готовому начаться восстанию против него.

И тут, обеспокоенный ростом недоверия к себе, Дориа обвинил Францию в вероломстве и объявил, что прекращает службу королю Франциску, если правонарушения не будут исправлены.

Естественно, Сципион описывал все эти прискорбные события со злобным удовлетворением и выводы свои делал под влиянием все той же злобы.

По его мнению, это объясняло, почему Андреа Дориа послал к Неаполю вместо себя Филиппино. Он боялся сейчас покинуть Геную. Он должен был остаться, чтобы доказать честность своих намерений и защитить остатки репутации. Сципион полагал, что ради собственного спасения Андреа будет вынужден оставить службу королю Франции. Ходили также слухи и о личных его неприятностях. Говорили, что Дориа не получает денег от короля Франциска. Благородные придворные дамы сего монарха промотали то золото, которое предназначалось армии. Дориа, чей карман был изрядно опустошен, безуспешно требовал долги. Когда речь шла о деньгах, он был неумолим, как и любой другой наемник.