Юрий Шестера - Холод южных морей Страница 8

И вестовые бросились «ставить на уши» и коков с камбуза, и вестовых из буфета кают-компании. Еще бы! Ведь отцы-командиры в первый раз после выхода из Кронштадта решили отдохнуть по-человечески…

Вестовые, накрыв стол, укрылись в каморке Матвея, готовые в любую минуту кинуться в адмиральскую каюту на звон колокольчика.

— Что-то капитан сегодня прямо-таки рвет и мечет, рвет и мечет? — тревожно посмотрел Матвей на Макара.

— А что, мы каждый день садимся на мель? — вопросом на вопрос недовольно ответил Макар.

— А-а-а!..

— Бэ-э-э!.. Я с нашим капитаном плаваю не первый год и вижу, как он переживает случившееся. Несколько лет тому назад мы еще на фрегате «Минерва», которым тогда, до «Флоры», он командовал, пошли на юг, к турецким берегам, но почти в самом центре Черного моря попали в страшный шторм, настоящую бурю. Страсть-то какая, вспоминать страшно!.. Корабль швыряло из стороны в сторону, как щепку. И вдруг, накрытый огромной волной, он лег на правый борт. Мачты с парусами, правда, зарифленными, в кипящей воде. Ну, все, конец!.. А капитан наш не растерялся и, используя силу волн, сумел-таки поставить фрегат на ровный киль.

Когда вернулись в Севастополь, адмирал де-Траверсе, командовавший тогда на Черном море, а теперь морской министр, не знал, как и обласкать его. Еще бы! И корабль спас от неминуемой гибели, и всю команду, — Макар призадумался. — Может быть, помня это, как поговаривали, он и поддержал нашего капитана при назначении на должность начальника экспедиции. Хотя, кто его знает?.. — мудро рассудил он. — А тут на тебе — конфуз на ровном месте… Вот он и рвет и мечет.

Вестовые помолчали, переживая за своего капитана.

— А наш капитан, Фаддей Фаддеевич, — продолжал Макар, — тогда, в бурю, чуть ли ни пинками прогнал с мостика мичмана, вахтенного офицера, который, как сказывают, умудрился поставить фрегат левым бортом к волне, и та, не мешкая, как игрушку, положила его на правый борт. После этого я что-то того мичмана и не видал… — И вдруг, отвлекаясь от воспоминаний, с надеждой посмотрел на Матвея. — Может быть, твой барин его успокоил? Ведь как-никак старые друзья, еще с Крузенштерном вместе хаживали по морям, по океанам. Мы же ведь с тобой только и успеваем что таскать туда-сюда кресло из капитанской каюты. Не зря же он приказал накрыть стол по полной программе? Да еще вызвал к себе старшего офицера. Я же знаю, что обычно так он делал при хорошем настроении…

— Может, и успокоил. Я слышал, как капитан нахваливал моего Андрея Петровича.

— Ты что, подслушивал их разговоры?! — с испугом, отшатнувшись, спросил Макар.

— Да нет, что ты, как можно! Просто как-то во время их беседы Андрей Петрович вызвал меня по какой-то надобности, и я краем уха и услышал об этом.

— Смотри, Матвей! Ты раньше служил вестовым в кают-компании, а это совсем другое дело. Там только и знай, что сервировать стол, да вовремя подавать кушанья господам офицерам… А здесь ты в прислуге у самого господина почетного ученого, да еще друга начальника экспедиции. И если что не так, спишут тебя, как миленького, в вахтенную смену, и будешь ты своими беленькими ручками шкоты сучить, да на реях, на самом ветрище, рифы на парусах подвязывать и со слезами на глазах вспоминать свою прежнюю службу. Вот так-то, брат, такова наша матросская доля…

— Я это, Макар, понимаю, даже очень хорошо понимаю!.. А ведь мой барин, — с гордостью поведал Матвей, — не только ученый, но и гвардейский офицер!

— Да ты что?! — изумился Макар. — Откуда-то знаешь? — недоверчиво спросил он, пораженный столь необычным известием.

— От верблюда! — торжествующе, с оттенком превосходства ответил Матвей. А затем пояснил: — Когда разбирал его вещи, то и обнаружил гвардейский мундир тонкого сукна, видать, только что пошитый. Самого лейб-гвардии Преображенского полка поручик! Личной охраны государя! Во как…

— Ну и ну! — продолжал удивляться Макар.

— А офицерская шпага, знаешь какая?! Эфес золоченый, а на нем самоцвет. Сапфир, по-моему. По всему видать, не последнего достатка человек…

— А мой капитан с нищими и не водится! — заступился за своего барина Макар. Затем, пересилив стеснение, все-таки спросил: — А сапфир-то этот, он какой из себя?

— Синий такой самоцвет, но прозрачный и переливается на свету блестками разными. Красота!.. Я тебе как-нибудь, когда ниши господа будут в отсутствии, покажу его офицерскую шпагу. А я-то ведь в свое время на эти драгоценные каменья у графа Шереметева насмотрелся… Только не обижайся на меня, Макар. Я говорю все, как есть на самом деле, не привирая.

А Андрей Петрович относится ко мне, слава Богу, хорошо. Как-то попросил у него какую-нибудь книгу почитать на досуге. Он посмотрел на меня каким-то странным взглядом — я даже оробел — и всунул мне в руки какую-то книжицу. Я шасть из каюты от греха подальше и уже у себя в каморке рассмотрел, что это пособие по изготовлению чучел зверей и птиц разных. А я еще в имении графа Шереметева принимал участие в подготовке разного реквизита для его театра и имел некоторое представление по этому делу. Ну и зачитался, раз сам барин вроде бы как приказал.

А однажды увидел на палубе шлюпа чайку бездыханную. Наверное, со всего маху зацепила снасти корабельные и разбилась насмерть, несчастная. Поднял ее, удалил все внутренности с костями, как положено, заодно и головку почистил. Подсушил шкурку, изготовил каркас из проволоки, взятой у баталера (ох и жадина, скажу я тебе, — пока не сослался на приказ Андрея Петровича, все мялся: дать или не дать…). Набил чучело пенькой, зашил аккуратненько, расправил перышки, клювик чуть-чуть приоткрыл для живости. Прикрепил к подставочке, изготовленной плотником по моей просьбе и покрытой лаком… Получилось вроде бы как и ничего, и с бьющимся сердцем пошел показывать свою работу Андрею Петровичу.

А тот как увидел чучело, так чуть ли не расплакался от радости. И так его покрутит и эдак. «Да у тебя, — говорит, — Матвей, золотые руки! — и поставил чучело на книжный шкаф. — А сможешь ли чучело морского зверя сделать, к примеру, тюленя?» — спрашивает. Я так и опешил. Не знаю, мол, но могу попробовать. Только для этого потребуется много толстой проволоки для каркаса и пеньки. «Проволоку, причем специальную, закупим в Копенгагене, а с пенькой, сам понимаешь, проблем не будет». И с тех пор, Макар, я почувствовал, что Андрей Петрович стал ко мне как-то по-другому относиться, ну, не просто как к прислуге. А мне страшно — вдруг, что сделаю не так, не оправдаю его доверия, — и тревожно посмотрел на Макара.

— Оправдаешь, Матвей, обязательно оправдаешь, — успокоил тот товарища. — У тебя, видать, талант по этой части, — вздохнул Макар, видимо, сожалея, что у него, как ни крути, такого таланта не просматривается…