Выше нас — одно море - Альберт Андреевич Беляев Страница 8

— Майна!

На «Липецке» всегда были хорошие лебедчики, отличные лебедчики. Открыв клапаны на полный ход, они не опустили, нет, они бросили катер вниз, и он, пролетев над люком трюма, с грохотом и треском бухнул на палубу у противоположного борта.

Я вытер рукавом пот со лба. Руки у меня тряслись, меня знобило, и я ничего не видел, кроме этого брошенного на палубу катера. Я вдруг почувствовал неодолимую усталость во всем теле. Каждая жилка во мне трепетала и ныла… Промедли лебедчики долю секунды, и катер не попал бы на палубу…

Привалившись к переборке, я тупо смотрел на катер, на матросов, что-то кричавших мне, и никак не мог понять, чего им от меня надо. Мне страшно хотелось опуститься прямо на палубу и уснуть.

Кто-то тронул меня за плечо, и я услышал знакомый, чуть хрипловатый голос:

— Закури, Акимыч.

Передо мной стоял боцман и протягивал мне раскуренную папиросу. Его всегда недовольные, колючие глаза сейчас смотрели на меня с непривычной добротой. Я жадно затянулся дымом.

— Иди отдохни, Акимыч. Теперь нам ясно, что тут надо делать. Не беспокойся, все будет в лучшем виде.

«Теперь нам ясно, что тут надо делать…» Милый мой боцман, старый ты скрипун! Я готов был расцеловать его небритое, грязное лицо. Да разве я не знаю, что тебе и раньше все было абсолютно ясно? Но его участие тронуло меня. Я молча кивнул. Говорить я не мог и лишь жадно сосал папиросу. Боцман пошел к катеру. Я видел, как матросы отдраили люк кубрика, вытащили женщин и понесли их в лазарет.

— Ничего, живые! Отдышатся! — крикнул мне матрос Поликанов.

Медленно поплелся я в свою каюту. Мне стоило больших трудов добрести до нее. Ноги не слушались меня. Обессиленный, прямо в одежде, я повалился на койку и лежал лицом к переборке в каком-то оцепенении.

В дверь громко постучали. Я не ответил.

В наступившей тишине послышался тихий плеск воды. «Вода… Откуда здесь вода?» — с трудом соображал я сквозь дремоту. Вдруг пальцам рук стало холодно. И я догадался, что вода выливается из моих сапог и, наверное, течет ручейком по одеялу. Но я даже не пошевелился.

Скрипнула дверь. Было слышно, как кто-то вошел в каюту. Я равнодушно ждал, что будет дальше. И вдруг послышалось робкое, испуганное:

— Сергей Акимович!

Я стремительно повернулся. В каюте стояла Тамара. Я стал поспешно застегивать пуговицы своей стеганой фуфайки и никак не мог застегнуть — пальцы не могли справиться с гладкими круглыми кусочками пластмассы.

— Не надо, не вставайте!

Тамара шла ко мне.

— Сергей Акимович… Я… — Тамара остановилась посередине каюты.

И снова стук в дверь! Тамара беспомощно взглянула на меня и поспешно села на диван, испуганная и сразу посерьезневшая. Я приподнялся.

— Да, да, войдите.

В дверях стоял капитан.

Мне сразу стало жарко, и я вскочил на ноги.

— Простите, Илья Гаврилович. Я… я…

Капитан сделал вид, что не заметил Тамары.

— Ничего, лежите. Это пройдет. Я советую вам принять горячий душ и хорошо выспаться, Сергей Акимович. — В первый раз он назвал меня по имени-отчеству! — Вашу вахту с четырех до восьми я отстою сам. Вы отдыхайте. Спокойной ночи.

И капитан ушел.

— Ой, что теперь будет! — прошептала Тамара, всплеснув руками, и кинулась к выходу.

Я рванулся за ней, но Тамара уже выбежала из каюты и захлопнула за собой дверь.

…Я еще долго стоял у иллюминатора, смотрел, как волны бились о его толстое стекло и широкими струями стекали обратно в море. Странно, но теперь я не ощущал усталости. Весь был переполнен радостью, ожиданием чего-то необычного.

Снизу доносились ритмичные вздохи работающей машины. «Липецк» шел на запад, к проливу Вилькицкого. Там нас ожидает ледокол. Он проведет наше судно к Диксону, а оттуда рукой подать до Мурманска…

Вот и кончился мой снабженческий рейс. Не будет больше выгрузок «своими силами»; не надо натягивать на себя не успевшую просохнуть робу и таскать по пояс в воде тяжеленные мешки и ящики; позади беспокойные бессонные ночи, когда море штормит, а груз надо вывезти на берег во что бы то ни стало, и приходится принимать самые рискованные решения…

А мне жаль, что все это уже позади; мне жаль расставаться с кораблем, с моими товарищами по рейсу, с редкими крохотными островками, к которым ближе чем на две мили судно подойти не может; жаль этого хмурого низкого неба; мне жаль расставаться с Арктикой…

На толстое стекло иллюминатора начали опускаться лохматые хлопья снега. Одиночные пушистые снежинки робко касались стекла и тут же пропадали, превращаясь в тонкую струйку воды. Но снег повалил гуще, и вот уже все стекло оказалось залепленным его толстым слоем. Ну что ж, до свиданья, Арктика! До следующего лета!

ВЫШЕ НАС — ОДНО МОРЕ

На старых морских картах поморское становище называлось Семь Двориков. Несколько лет назад Семь Двориков влились в большой рыболовецкий колхоз, и с тех пор на новых картах упорно пишут длинное и нудное название: «Третье отделение рыболовецкого колхоза «Северное сияние». Но все жители становища, да и рыбаки Мурмана по-прежнему так и зовут это селение — Семь Двориков.

Сейчас уже никто не помнит имени того отчаянного помора, который решился поставить первую избу здесь, у самого берега моря, в распаде двух гололобых темно-коричневых сопок. На побережье есть места и получше. Сопки защищают селение лишь с юга. Отмель не позволяет подходить близко к берегу даже небольшим судам, и потому рейсовый каботажный пароходик «Харловка», появляющийся здесь два раза в месяц, становится на якорь и переправляет почту и груз на рыбачьих лодках. Пассажиров, как правило, сюда не бывает. При