Георгий Владимов - Три минуты молчания Страница 9

Прилипала то на «деда» смотрел, то на Гракова. И такая у него на лице печаль была — ну действительно не казнить же, ну бросьте вы ваши счеты, ну хоть обнялись бы, что ли. А «дед» молчал и супился. Граков ему руку на руку положил, «дед», я видел, страдал от этого, но руку не убирал.

Я поглядел по сторонам — никто на нас не смотрел, — и «дед» поглядел на меня, понял, что никто не смотрит, и ему легче стало.

— Слушай-ка, Родионыч, — сказал «дед». — Для чего ты это начал? Я ведь тебе никаких обид не высказываю. Ну, было, ну, прошло. Только вот пить за что, все я в толк не возьму.

Граков опять вокруг себя пошарил глазками.

— Что ж она нам не несет? Хоть минеральненькой — запить…

Прилипала вскочил, шастнул между столиками.

— А это мы сейчас сформулируем. — Граков золотой улыбкой заблестел. Как я понимаю, ты последний год плаваешь. А ведь грустно это. Разве нет?

— Кому грустно? Тебе?

— Флоту, Сергей Андреич. Флот без тебя осиротеет.

— Так уж прямо осиротеет.

— Сергей Андреич, цену себе надо знать. Ты еще много можешь флоту дать, молодым. Такой механик! Могут с тобой нынешние «деды» равняться? Нынешние-то, двадцатипятилетние? Вот и не хочется мне тебя с флота отпускать на пенсию. Ой, как не хочется!

Прилипала тем временем воду принес, вскрыл ее вилкой, забулькал по всем фужерам.

— Как, Игнатьич, не отпустим мы Бабилова с флота?

— Нельзя, Димитрий Родионович, нельзя-а!

— Вот и я думаю. — Граков уж всю ладонь «дедову» в обеих руках держал. — Ты, верно, по зрению на траулерах не можешь находиться?

— Ну, — сказал «дед». — Ты уж, поди, в курсе.

— А если — групповым механиком? Как? Правая моя рука будешь, по технической части. Целый отряд у тебя под началом, двенадцать, пятнадцать судов. Нахождение — на плавбазе, каюта-люкс. Трудненько ведь в твои годы на СРТ, покоя хочется, комфорта. Власти, если на то пошло. Как, сформулировали тостик? За группового механика Бабилова, Сергей Андреича!

— Да, — сказал "дед", — соблазнительно. Но ты погоди. — Ну-ну, что тебя волнует?

— А вот, если я твоя правая рука буду, ты меня за минеральненькой тоже пошлешь?

Мне на прилипалу не хотелось глядеть, на бывшего моего кепа. И все ж я видел, как он вспотел даже, а улыбаться не перестал. А мужик — вида наигвардейского, такому б как раз на параде полковое знамя нести, рапорт почетного караула отдавать. Ужас, что можно с человеком сделать!

— При чем тут это? — Граков нахмурился.. — Я серьезно с тобой.

— Хочется мне наперед свои обязанности знать. Свое место. Может, и прогадаю по глупости. — «Дед» убрал свою руку, поглядел на прилипалу в упор. — Скажи-ка мне, Игнатьич, ты по мостику не скучаешь?

Представьте себе, он смотрел на «деда» и улыбался.

— Ну, а я, — сказал "дед", — без своей вонючей шахты помру, наверное. Так меня из люкса ногами вперед и вынесут, в один прекрасный день. Что же ты, Родионыч, смерти моей захотел?

Граков улыбнулся через силу.

— Не вышел тостик?

— Этот нет, — сказал "дед", — ты что-нибудь другое придумай. Тогда и приходи.

Граков отставил свой коньяк, поднялся. Прилипала тоже вскочил. Он теперь не знал, улыбаться ему или хмуриться. «Дед» напомнил:

— Марочный не забудьте.

— Жаль, — сказал Граков. — Не понял ты меня, Сергей Андреевич. Я к тебе с чистыми намерениями. А ты все же камень за пазухой таишь. Что и доказал наглядно.

И вдруг он, знаете, чего сделал? Наклонился к «деду» — низко-низко, обнял за плечи и сказал, так задушевно:

— Ну ладно, еще потолкуем. Сейчас ты, конечно, не в том состоянии…

Я поглядел, как они уходят. Коньяк свой они, конечно, нам оставили. Не такие дураки, с бутылкой через всю залу переть. Но я ошибся, что никто на нас не смотрит. Вся «Арктика» теперь глядела им вслед. И вся «Арктика» видела, как Граков обнимался с «дедом»… Мне странно вдруг показалось — а было это все на самом деле? Ведь не могло же быть! Но тут у меня в башке, наверно, стало туманиться. Я повернулся к «деду» — он себе отрезал мяса и прожевывал медленно, зубы у него были плохие, у всех у нас такие из-за нашей воды, и мне отчего-то жалко было на него смотреть.

— "Дед", а ведь он своего добился. Как же ты позволил?

Он взглянул хмуро и пододвинул мне фужер.

— Вот это допей и, пожалуй, хватит тебе сегодня.

— Скажи, а почему ты один сидишь в «Арктике»? К тебе ведь при нем не всякий подсядет.

— Я с тобой сижу, Алексеич. А глупости будешь пороть — ссядемся. Уяснил?

— Ладно, — я кивнул. — Ты посидишь еще? — Минут десять, не больше.

— Почему так спешишь?

— А как раз Марья Васильевна моя вещички собрала, сидит теперь скучает. Надо же и с ней напоследок посидеть.

— Понимаешь, ко мне одна девка придет. Просила, чтоб я с тобой познакомил.

"Дед" улыбнулся.

— Что-то давно они насчет этого не просят.

— Ну, не просила, я сам хочу. Подождешь?

Я пошел в вестибюль. Гардеробщик уже и двери заложил жердиной, а сам в окошко смотрел на улицу.

— Не подошли. Напрасно беспокоитесь, я не ошибусь.

Я ему хотел дать трешку.

— Вот это лишнее. Я ту еще не отработал. Пожалте в залу.

Те чудаки на эстраде уже качались в тумане, а все старались — как будто их кто-то слушал. Гомон стоял, как на базаре. «Дед» уже расплачивался с официанткой, вручил ей «Арарат» и туда показал, на граковский столик. Она покивала, однако не понесла, спрятала в шкафчик.

— Опаздывает? спросил «дед». — Марафет наводит. У них это долго.

— Нет, я повалился на стул. — Вообще не придет.

— Почему знаешь?

— Потому что… сука.

— Ну, ты совсем хорош! Может, ей со мной знакомиться расхотелось. «Дед» поглядел на часы. — На воздух со мной не выйдешь?

— Посижу еще. — Жутко мне стыдно было перед «дедом»: зачем я ее так назвал? — Дождусь все-таки. Ничего, я в порядке. Правду говорю, в порядке.

— Да не ругайся с ней, обещаешь?

Я обещал. Мы допили — за тех, кто в море, — «дед» застегнул китель, поднялся, аккуратно задвинул стул.

— Завтра на причал приходи, попрощаемся.

Я ему пожал руку, обеими своими, как будто навсегда мы прощались, и смотрел, как он идет к выходу. «Дед» был тяжелый, а между столами тесно, но он никого не задел. Потом я повернулся и сидел как очумелый, глядел в тот угол, на Гракова, ему в затылок. Ладно, думаю, ты у меня попомнишь. Я не человек буду, если ты у меня не попомнишь.

Я услышал: официантка убирает посуду.

— Принеси, — говорю, — еще полтораста.

— Ничего тебе больше не принесу.

— Думаешь, без денег сижу? Могу показать. — Я расстегнул молнию на куртке и нащупал пачку. — Видишь? Я в море уродуюсь, поняла. И все вы у меня в ногах должны валяться!