Виктор Губарев - Фортуна Джона Коксона Страница 9

Когда судно, спешившее на помощь адмиралу, убежало таким вот образом, мы снова вернулись к адмиральскому судну и все вместе издали громкий крик, на который откликнулись наши люди в пироге, хотя они и находились на некотором расстоянии от нас. В это время мы так близко подошли к корме адмиральского судна, что смогли заклинить его руль; и вместе с тем убили адмирала и главного пилота[40] его корабля, так что они оказались почти полностью неуправляемыми и обескураженными случившимся, видя, какую кровавую бойню мы устроили им нашей стрельбой. В итоге, когда две трети их людей было убито, а многие другие ранены, они стали просить пощады, которая уже несколько раз предлагалась им, но решительно ими отвергалась до этого момента. Капитан Коксон поднялся на борт адмиральского судна и взял с собой капитана Харриса, у которого были прострелены обе ноги, когда он смело пошел на риск возле борта корабля. Как только это судно было взято, мы разместили на его борту всех прочих наших раненых и немедленно снарядили два каноэ, чтобы идти на помощь капитану Сокинсу, которого Перальта уже три раза отбивал от борта своего корабля, организовав весьма мужественную защиту. И действительно, следует отдать должное нашим врагам: никто во всем мире не вел себя так храбро, как эти испанцы.

Итак, подойдя к борту корабля Перальты, мы произвели по нему залп из ружей и надеялись получить от него ответный удар, но неожиданно мы увидели, как его люди были подброшены вверх взрывом, который произошел позади мачты; некоторые из них упали на палубу, другие — в море. Это несчастье не было осознано их храбрым капитаном Перальтой, пока он не свалился за борт, и, разозленные нашими выстрелами, некоторые из них снова забрались на корабль, хотя он весьма обгорел с обеих сторон. Но поскольку беда редко приходит одна, случилось так, что пока он организовывал этих людей для защиты корабля и возобновления боя, загорелся другой бочонок с порохом и взорвал несколько человек на баке. Посреди этого дыма и под его прикрытием капитан Сокинс взял их на абордаж и захватил этот корабль. Когда они были захвачены, я прибыл на борт судна капитана Перальты посмотреть, в каком состоянии они находились; столь жалкой картины я не видел за всю мою жизнь, ибо там не оказалось никого, кто не был бы либо убит, либо серьезно ранен, либо ужасно обожжен порохом до такой степени, что их черная кожа в различных местах превратилась в белую; порох оторвал ее от мяса и костей. Сострадая их несчастью, я отправился затем на борт адмиральского судна, чтобы таким же образом осмотреть состояние и корабля, и людей. Здесь я увидел то, что меня весьма удивило, и едва ли поверил бы кому-то другому, кроме наших, видевших это воочию. На борту этого корабля было найдено лишь двадцать пять живых людей, тогда как перед боем их насчитывалось восемьдесят шесть… Так что шестьдесят один человек, без столь малого числа, был уничтожен в сражении. Но, более того, из этих двадцати пяти человек лишь восемь могли еще держать оружие, все прочие были серьезно ранены и из-за своих ран были совершенно неспособны оказать какое-либо сопротивление или защитить себя. Их кровь стекала на палубу целыми потоками, и на корабле почти не осталось мест, свободных от крови».

Овладев указанными двумя судами армадильи, Ричард Сокинс спросил у пленных, сколько людей могло находиться на борту самого большого корабля, стоявшего в гавани острова Перико, а также на других, имевших меньшие размеры. В ответ капитан Перальта стал отговаривать его от нападения на них, уверяя, что на большом судне находится 350 человек, и что остальные парусники тоже хорошо подготовлены к защите. Но в это время один из испанцев, лежавший при смерти на палубе, опроверг его, заявив, что на борту тех кораблей вообще нет людей, ибо всех их забрали оттуда для усиления команд армадильи. «Мы поверили этому сообщению, ибо оно исходило от умирающего, — пишет Рингроуз. — Взяв курс на остров, мы поднялись к ним на борт и не обнаружили там, как он и говорил, ни одного человека. Самый большой их этих кораблей, называвшийся „Ла Сантисима Тринидад“, или „Блессинг Тринити“, они подожгли, сделав в нем пробоину и сорвав фок, но мы быстро загасили огонь и остановили течь. Когда это было сделано, мы перенесли наших раненых на его борт и, таким образом, превратили его на время в наш госпиталь.

Осмотрев наши собственные потери и повреждения, мы обнаружили, что во время сражения было убито восемнадцать наших людей, а двадцать два было ранено[41]. Три капитана, против которых мы сражались, считались у испанцев самыми храбрыми на всех Южных морях… Когда третий корабль уклонился от боя, он встретился с двумя другими, выделенными им в помощь, но столь мало их вдохновил, что они повернули назад и не осмелились сразиться с нами. Мы начали бой примерно через полчаса после восхода солнца и завершили сражение к полудню, полностью одолев их. Капитан Перальта, когда он был нашим пленником, часто восхищался нашим мужеством и говорил: „Несомненно, вы, англичане — самые храбрые люди на всем свете, которые всегда ведут борьбу открыто, тогда как все другие нации изобретают всевозможные способы, чтобы оградить себя, и сражаются, максимально защищая себя“. И, тем не менее, мы убили больше наших врагов, чем они нас.

Через два дня после сражения мы похоронили капитана Питера Харриса, бравого и крепкого солдата, храброго англичанина, рожденного в графстве Кент, смерть которого нас весьма сильно опечалила. Он умер от ран, полученных в бою, и, кроме него, умер лишь еще один человек; прочие наши раненые выздоровели».

У острова Перико флибустьеры без боя овладели стоявшими там пятью судами. Самый большой из призов, галеон «Ла Сантисима Тринидад», имел в трюмах вино, шкуры и мыло, второй был наполовину нагружен железом, третий — сахаром, четвертый — мукой, а пятый оказался без груза. Флибустьеры оставили себе три судна, предав огню два других; сожжены были и два захваченных ранее вооруженных корабля.

Там же, у острова Перико, состоялся общий совет братства. Некоторые разбойники стали открыто обвинять Джона Коксона в том, что ему не хватило мужества во время боя против испанских судов. Настоящим героем дня оказался капитан Сокинс, по сравнению с которым «генерал» выглядел более чем скромно. Упреки были сделаны, очевидно, после того, как пираты опустошили несколько бочонков вина, дабы отпраздновать свою победу. По информации губернатора Ямайки графа Карлайла, разрыв между Коксоном и другими произошел вследствие пьяной ссоры. Как бы там ни было, отряд раскололся. В воскресенье 25 апреля Коксон с полусотней сторонников, индейским «королем, капитаном Антонио», «доном Андеасом» и их воинами отправился на пироге и небольшом трофейном паруснике в залив Сан-Мигель, к устью реки Туира. Опальный главнокомандующий решил пересечь Дарьенский перешеек в обратном направлении и вернуться в Карибское море. Те флибустьеры, которые остались в Панамском заливе, избрали своим предводителем Ричарда Сокинса и продолжили крейсерство в бассейне Тихого океана.