Святослав Пелишенко - Хождение за два-три моря Страница 9

— А где ты видел на Большом Фонтане большой фонтан? — сказал Даня. — Так и здесь.

— Фонтанами именовались артезианские источники… — начал было Саша, но его прервал капитан:

— Готовьтесь на берег, господа… — и тяжко вздохнул. Лицо и вся осанка Данилыча — широкая грудь вперед, широкий подбородок кверху — как у многих людей небольшого роста, самой природой предназначены выражать гордую самоуверенность. Но еще в Очакове я заметил: куда все это девается в преддверии визита к пограничникам!

Визит должны были нанести мы с Даней.

— Скажете так, — напутствовал капитан, — ветер усиливается, яхту бьет о дно. Пусть скорей выпускают. Запомнили? Яхту бьет о дно, ветер усиливается… — Под эти драматические инструкции мы отчалили.

Мне предстояло впервые ознакомиться с пограничной системой лично. Косвенная сила запретов (на пляж ночью не ходить!), слухов (говорят, они снова Каролино-Бугаз закроют!), жалобы моряков (на рейде лишние сутки продержали!), неимоверные сложности для рыбаков-любителей и яхтсменов (причем своих, для болгарских яхт, например, все обстояло куда проще) — все это мне, одесситу, было известно с детства. Сила была неукоснительной и располагалась где-то вне жизни приморского города, над ней. Сила потребляла бумаги и выдавала бумаги же. В людях она как бы и не нуждалась: по-моему, до сих пор я ни разу в жизни и не встречал живого пограничника… Вся сложность сегодняшнего визита была в том, что следующий пограничный пункт — Скадовск. Он лежал в стороне от нашего маршрута; зайти туда означало потерять минимум сутки.

На заставе правил молодой, улыбчивый старший лейтенант Мы нарисовали ужасную картину: яхту бьет о дно, ветер усиливается. Губернатор Железного Порта понимающе хмыкнул.

— Могу дать выход до Черноморского, — сказал он. — Но вдоль берега.

Для нас это означало зигзаг вдоль всего побережья Каркинитского залива. Я развернул документы и победоносно ткнул в маршрутную карту.

— Вот видите: у нас курс прямо на Евпаторию.

На карте пунктирная линия действительно соединяла Гендру с Евпаторией; правда, рисовал линию Сергей и с тем же успехом мог провести ее и через Босфор.

— А где тут печать? — мудро улыбнулся старлей. Я понял, что нас видят насквозь, но сочувствуют — и взглядом остановил Даню, продолжавшего бубнить о киле, якобы бьющемся о дно.

— Вот что, ребята, — сказал старлей после тягостного молчания. — Сам я решить этот вопрос не могу. Будем звонить в отряд.

Он снял трубку и сразу приступил к делу.

— Как быть, товарищ полковник? Тут у меня яхта, в маршруте у них указана сразу Евпатория, — и старлей, улыбнувшись, открыл документы на той странице, где после Железного Порта была указана не Евпатория и даже не Черноморск, а Скадовск. Я покраснел.

Из трубки полился металл.

— Есть, — все тверже выговаривал старлей, приподнимаясь со стула, — есть. Понял. Так. Есть! Почему не понял? Я все понял, товарищ полковник.

Он повесил трубку. Мы с Даней тоже стояли, невольно вытянувшись.

— Вот что, ребята… — выдохнул старлей, и мы втроем, расслабившись, снова сели. — Идти нужно в Черноморск. Это факт. И при этом отметиться в Скадовске.

— Значит, заходить в Скадовск? — спросил я с отчаянием, пока Даня заводил пластинку о киле, ударах о дно и ветре.

— Нет. Заходить не надо, — неожиданно сказал старлей. — Я даю выход до Черноморска. Вы идете мимо Скадовска. Вас замечают, делают отметку: такая-то яхта, проследовала тогда-то.

— Так подходить же к Скадовску… — все равно же надо? — не понимал я. Старлей развел руками, пораженный моей тупостью.

— Ваше дело идти, так? Факт. Наше дело вас засечь. Вы идете себе на Черноморск, — он провел ладонью по столу, показывая, как именно мы идем. — Двухмильной зоны не нарушаете: это — ваша задача. Мы вас засекаем, это наша задача. А если мы вас не засекаем, это уже наша ошибка. Ошибка, понятно? Вы идете на Черноморск…

Я посмотрел на Даню; лицо мастера по парусам выражало неестественную степень хитрости. Потом я посмотрел в серые, чистые, очень русские глаза старшего лейтенанта. До меня наконец дошло.

В пустой неуютной комнате (но и сюда доносился шум прибоя) три человека пожали друг другу руки и улыбнулись — улыбкой посвященных, кроткой и мудрой улыбкой людей, познавших Систему.

Вот и Железный Порт растаял за кормой. Вдоль борта тянулась все та же безлюдная желто-зеленая кайма. До оконечности острова Джарылгач, где предполагается ночевка, еще тридцать миль, шесть часов ходу. Странно: не утомляет это однообразие. Оно входит в замысел.

— Данька, уйди с носа! Ты ж взрослый парень!..

— Ой, батя, ничего ж не будет!..

Саша по-прежнему сидел в позе «лотос»: волевой матрос был погружен в изучение книги «Школа яхтенного капитана». Его неподвижная фигура на фоне заката и моря напоминала полотна Рериха. На горизонте собирались грозовые тучи; и по-прежнему гудел, как заевшая пластинка, всепроникающий прибой.

Сумерки загнали меня в каюту. В свете штурманской лампы над картой нависал нос Сергея. Вокруг были разбросаны циркули и штурманские линейки. Шелестели страницы двух лоций: Черного и почему-то уже и Азовского моря.

— В ясную погоду мыс Айя открывается с сорока миль, — с порога сообщил мне Сергей. — Миля — шестидесятая часть градуса долготы. По розе ветров можно прокладывать курс…

— Все ясно, — я взял блокнот и попытался записать впечатления сегодняшнего дня. Событий было много, они теснились, отталкивая друг друга локтями, не желали укладываться в рамки слов. Мне казалось, что с момента выхода из Очакова прошел не день — по крайней мере месяц. Или год. Или, правильней всего, девяносто миль морского перехода.

— В Керчи мы будем восемнадцатого июля, в шесть часов вечера, — с какой-то механической интонацией произнес Сергей. — Ты знаешь, кстати: Лондон-то находится на широте Киева!

Произошло непоправимое. Судовой врач свихнулся на почве навигации.

Глава 4 Принесенные ветром

12 июля.

…И вот, как уже было сказано, утро просочилось в каюту вместе с дождем. На койку падали тяжелые холодные капли. Сверху яхта протекала значительно больше, чем снизу.

Дождь уже шел, когда «Гагарин» отдал якорь у оконечности острова Джарылгач. Именно этой ночью меня поднял звон цепей, нас тянуло на отмель, был аврал, сна не было, и именно сегодняшний рассвет возродил естественный вопрос: зачем же все-таки я во все это ввязался?..