Без веры и закона - Марион Брюне Страница 12

потом, когда вскарабкались на самую верхушку, увидели на той стороне у себя под ногами город. Здесь Эб сделала мне знак придержать лошадь, а со склона пустить ее свободно, так же как она свою — пусть разбираются как знают. Обе лошади с лоснящимися от пота боками, не спеша делали зигзаги между деревьями и лужайками, приноровляясь то к высокой траве, то к кустарнику. Я же выпрямился в седле и пожирал глазами полоски света, которые прошивали город там, внизу. Впервые в жизни я видел большой город. По-настоящему большой. Я родился на ферме, знал ферму и еще местечко Боди, куда мы иногда ездили — бывало, даже всей семьей. Несколько раз я ходил по улочкам Боди, их было мало, они были скучные. Город, который раскинулся внизу под нами, казался нарочно сделанным. Он выглядел как громадный макет. Там кипела жизнь — нетрудно догадаться, — хотя нам со склона люди казались не больше мышек. Наши лошади решили пощипать траву, и мы с Эб оказались рядом, сапог к сапогу, и вместе смотрели на долину. Бывают такие странные минуты, когда в словах вообще нет необходимости. А о своих вчерашних я очень даже сожалел. До нас доносился шум города — что-то вроде сиплого дыхания, едва различимого из-за дальнего расстояния. А вот дыхание наших лошадей, скрип зубов, мерно перетирающих траву, наоборот, слышались очень отчетливо, заполняли все пространство, вот и выходило, что говорить ни к чему. И все же Эб стоило что-нибудь сказать. Хоть полслова. Не просто же так она спешила в этот город. И эту необходимость мы оба чувствовали.

Я смотрел на город под ногами и думал об адресе на конверте. О нашей с ней первой стычке в лесу. Значит, Стенсон была как-то связана с этим городом, кто-то у нее здесь был, может, ее ждали какие-то люди. Ну наверняка же. Единственный город, где шериф, его помощники и все охотники за головами могли ее схватить, так она мне сказала. И вдруг я как последний дурак возгордился, что проник в ее тайну. В моей жизни теперь появился особый вкус. Если бы до моей встречи с Эб меня спросили, какой вкус у моей жизни, я бы не знал, что на это ответить, потому что вкус предполагает аппетит. Может быть, хорошенько подумав, я бы все-таки сказал, что у нее вкус земли и опилок, которые невольно попадают тебе в рот, когда падаешь навзничь. Вкус супа и крови, когда больно прикусываешь себе губу. Сейчас я чувствовал, как в моей груди разгорается восторг, но я не показывал его своей надсмотрщице, которая явно ничего особенного перед собой не видела и была занята проблемами, о которых я понятия не имел. Стенсон тревожилась, я это чувствовал, хотя выглядела совершенно спокойной. То есть, я хочу сказать, ее поведение никак не изменилось, а вот молчание стало совсем другим. Эб Стенсон была, прямо скажем, немногословна, а мне очень хотелось разобраться в ней, и я стал по-особому к ней внимателен и чуток и получил ключ к ее молчанию. Может, так, не знаю. В общем, обращенный к долине профиль, пульсирующая на шее вена — все это говорило о беспокойстве. Мелочи? Ну да, конечно. Но я и тогда уже любил мелочи, они мне всегда казались важными.

Мы могли простоять так очень долго, там было тихо, и мы прямо застыли в предвкушении… Может, мы и простояли долго, теперь я точно не помню. У меня осталась особая память об этой минуте, четкая, но как если бы время замедлилось. Что-то перещелкнуло, изменилось, хотя и без всяких слов. Наверное, разные мелочи сложились одна к другой, вот всё и сдвинулось. Мелочи, а потом еще и медведица. И то, как я вчера плакал, тоже имело значение. Слезами я как будто попрощался со своей прошлой жизнью — той, что была до знакомства с Эбигейл Стенсон, со множеством разных бед, без которых в новой жизни никак. И вот теперь мы с ней двигались прямиком к этим бедам, но ни она, ни я о них всерьез не помышляли.

Эб повернулась ко мне.

— Здесь я кое-кого знаю. Есть люди, с которыми надо повидаться.

Я, конечно, не мог предвидеть, что нас с ней ждет, но точно ничего хорошего — тут и гадать нечего. Чему быть, того не миновать. И мне захотелось сказать Эб, что нас с ней двое. Но кем я был для нее? Заложником, и только. Но в то же время не сомневался: Стенсон чувствует это мое новое состояние, новую тягу. Как бы там ни было, а у нас сложился вроде как союз. Что-то ждало Эб в этой долине, что-то требовало всех ее сил. И неважно, что я там говорил вчера, — все мои силы были в ее распоряжении.

Дженни и Перл

— Закрой рот, Гарет, — прошептала мне Эб, и на лице у нее появилась почти улыбка.

Я же чувствовал себя круглым дураком и тупо ухмылялся.

— Красавица, да?

Я кивнул, но ничего не сказал. В голове вертелись тысячи комплиментов, один глупее другого.

— Пошли, она уже заканчивает, я тебя познакомлю.

Мы проехали немалую часть города, а потом остановили лошадей перед огромнейшим зданием, салуном во много этажей — гостиницей и одновременно борделем, судя по тому, что я увидел. Город кишел людьми, и салун тоже не пустовал. Никакого сравнения с обтерханным заведением Макферсона. Эб доверила лошадей парнишке не старше меня, а потом проторила себе путь к стойке через толпу ковбоев. Я шел за ней следом, стараясь пошире развернуть плечи. С кружками пива в руках мы протолкались к сцене и стали смотреть на танцующую девушку.

Она выгибалась, крутила бедрами, так и разжигала мужиков своим танцем — в этом и смысл. Но в этой танцовщице было гораздо больше, чем эти мужланы способны были понять. Она танцевала на слабо освещенной сцене с навощенным полом. Каждый в толпе пялился на нее без устали, они просто ели ее глазами. Но, пока она двигалась, все ее тело говорило совсем о другом, чем танец. Никого она не звала. Никому не подчинялась, несмотря на жадные взгляды зрителей. Никому не принадлежала, несмотря на свои движения. Кожа ее впитывала свет и золотилась, вихрь кружев вокруг бедер сводил с ума. И меня тоже.

Я стоял и не двигался. Я как будто впервые увидел женщину. Звучит странно, а может, и непонятно. Я же видел много женщин. Фермерш. И прихожанок. Часто они