Ридгуэлл Кэллэм - Ночные всадники. Нарушители закона. Чертово болото Страница 2

— Что можно требовать от слепого? — сказал Треслер. — Подумайте о его положении.

Шеки потряс своей козлиной бородкой и процедил сквозь зубы:

— Его положение тут ровно ни при чем. Поверьте моему слову, эта слепая обезьяна и его управляющий, Джек Гарнак, вдвоем стоят целой тысячи чертей! Прошлым летом я строил у них амбар, так уж мне ли не знать.

— Весьма утешительно для меня, — заметил Треслер со смехом.

— О, вам он не покажет себя с дурной стороны, — сказал Карней.

— Как-никак мне предстоит три года учиться на этом ранчо, — продолжал Треслер, — и я должен знать, кому плачу деньги.

Его слова были покрыты дружным смехом всего общества за исключением невозмутимого Шеки. Особенно заливался Твирли, мясник, веселый, толстый и навязчивый. Он даже ухватился обеими руками за буфет, чтобы поддерживать свое грузное тело, сотрясавшееся от смеха.

— И вы еще ему платите за учение? — спросил он недоверчиво, когда прошел первый пароксизм веселости.

— Кажется, в этой стране ничто не дается даром, — Сухо ответил Треслер.

Его осмеяли в большей степени, чем он рассчитывал. Но он поборол свою досаду и, оглядев по очереди всех своих собеседников, задал им прямой вопрос:

— В чем дело? Что из себя представляет этот Джулиен Марболт?

Ответ последовал не сразу. Первым нарушил молчание Кабачок:

— Джулиен Марболт слеп, — сказал он тихо.

— Это я знаю, — нетерпеливо возразил Треслер. — Но я хотел бы знать больше.

Он посмотрел на окружающих. Мясник продолжал смеяться. Хозяин гостиницы покачивал головой. Наконец Треслер перевел взгляд на Шеки.

— Ладно, — сказал плотник с внушительным видом человека, взвешивающего каждое слово. — Я кое-что знаю о слепом хозяине. И то, что я знаю, отвратительно! Я видел такие вещи в этом ранчо, которые заставляли меня крепче сжимать топор, чтобы не махнуть им по головам вместо бревен. Я видел собственными глазами, как этот проклятый Джек Гарнак, управляющий, бил до полусмерти рабочих, а слепой хозяин стоял рядом, будто любовался этим зрелищем. И его безобразная рожа расплывалась от удовольствия при каждом ударе. Я видел, как некоторые из этих парней падали на землю и ползали у ног хозяина, точно побитые собаки. Я видел ад в этом ранчо! Вы спросите, почему они это терпят? А потому, что для них не найдется работы в нашей стороне после того, как с ними разделался Джулиен Марболт. «Где ты работал раньше?» — спросит какой-нибудь управляющий. «В Москито-Бенд», — ответит рабочий. «Проваливай, — скажет управляющий. — У нас не скотобойня!» Вот что такое Москито-Бенд, — закончил Шеки, с удивительной точностью плюнув через буфет прямо в плевательницу.

— Правильно, — подтвердил Твирли со смехом.

Разговор на время затих, пока Айк Карней наполнял стаканы. В комнате становилось темно. Треслер курил и раздумывал, стараясь отделить факты от вымысла в рассказе Шеки. Наконец он снова заговорил, и все глаза опять повернулись к нему.

— Разве нет закона? Никогда не поверю, чтобы люди сидели сложа руки при таком обращении.

Его слова относились непосредственно к Шеки.

— Закон! — воскликнул плотник. — В этих краях мы еще не знаем закона. Может быть, он придет, но пока что для нас существует один закон, тот, который сидит у нас на шее. Да, Джек Гарнак — скотина, каких мало, и по силе стоит двоих, а все-таки один раз и он сдался. Скажи, Айк, — с этими словами он повернулся к трактирщику, — ты помнишь тот день, когда Черный Антон поступил к нему на службу. С Черным Антоном шутки плохи!

— Пожалуй, — подтвердил Айк Карней. — Кроме него, не найдется другого человека, кто потягался бы с Джеком.

Мясник снова расхохотался, а Кабачок молча кивнул головою.

— Кто это Черный Антон? — спросил Треслер, обращаясь к хозяину гостиницы.

— Антон? Это конюх Марболта, французский метис. Сильный человек. Я думаю, вы его увидите.

— Одному я не могу поверить, — сказал Кабачок, внезапно оживляясь, — что Антон способен честно зарабатывать себе хлеб. Больно уж он тихий и скрытный. Кто его знает! Мы слышали о нем кое-что не очень лестное.

Разговор опять замер. Треслер с любопытством поглядывал на своих собутыльников. До сих пор он считал, что цивилизация является неотъемлемой принадлежностью белой расы. Но теперь он чувствовал, что попал на самую границу культурного мира, за которой начиналась новая неизведанная область.

Он был окружен примитивными людьми, уснащавшими свою речь отборной руганью, с кулаками и револьверами наготове. Быть может, иной благонамеренный наблюдатель причислил бы их к подонкам общества, тем не менее они сами завоевали себе право на жизнь, и эта черта выгодно отличала их от многих тысяч почтенных граждан, живущих по букве закона. Вопреки всему Треслер чувствовал к ним симпатию и даже некоторое уважение.

Подошло время ужина. Айк Карней не имел обыкновения угощать своих гостей чем-либо более существенным, чем виски. Поэтому Кабачок пригласил Треслера к себе. Его жена, Салли Ренкс, женщина необъятных размеров, неопрятная и крикливая, кормила ежедневно одиннадцать пансионеров разными кушаньями, для преодоления которых требовался чудовищный аппетит. Треслер оказался двенадцатым. В первый раз в жизни он сидел за столом без скатерти, орудуя ножом и вилкой, ни разу не чищенными с момента выпуска из завода, и пил вываренный чай из жестяной кружки, сохранившей следы эмали. Нет, он больше не был прежним Джоном Треслером, только что приехавшим из старой Англии. Он чувствовал себя заправским жителем прерий.

После ужина многие вернулись в трактир, и Треслер хотел последовать их примеру. Но Кабачок удержал его.

— Вот что, приятель, — сказал он тихо и дружелюбно, — тут трое парней желают сыграть в картишки. Это лучше, чем болтаться в трактире. Ставка не больше одного доллара.

И Треслер остался. Результат был неизбежен. К полуночи четверо жителей Форкса несколько разбогатели, а их гость соответственно обеднел — ровно на остаток со ста долларов, размененных им в трактире. Он не знал, как это случилось: была ли это нечестная игра или просто ему не повезло. Он слишком устал. Им овладела сонливость задолго до конца игры. Только на следующее утро он сообразил, что его каким-то таинственным образом оставили в дураках. Однако он принял это открытие с философским спокойствием, решив использовать его в будущем.

Эту ночь Треслер проспал на соломенной подстилке, брошенной на пол. Собственная одежда служила ему подушкой, и пара простынь сомнительного вида, предоставленные ему хозяйкой, составляли высший комфорт прерии. Около него спали еще четверо, наполняя громовым храпом маленькую комнату.