Макс Брэнд - Дорогой мести Страница 28

— Не знаю, — согласился Джонни. — Только я чувствую, что мне необходимо попасть туда. Если мне удастся подобраться к нему поближе, возможно, у меня появится идея, как поймать его на крючок, словно рыбу. Я еще не знаю как, но знаю одно: нам нужно отправляться за ним, и как можно скорее, это единственный шанс для меня вернуться домой. Пока у меня есть надежда, я должен попытаться сделать все, что в моих силах!

Охотник согласно кивнул и хмуро посмотрел на мальчика.

— Сколько писем ты отослал отцу? — вдруг поинтересовался он.

— Ни одного.

— Что?!

— Ни одного. Я не буду писать ему о моей неудаче.

— Что же он тогда думает?

— Он думает, что я — вор и что я сбежал с тем, что для него очень много значит.

— Знаешь что, — жестко произнес охотник, — иди-ка ты сейчас в нашу комнату, возьми ручку, бумагу и напиши ему хорошее большое письмо. Даю тебе на это пару часов. Мне нужно это время, чтобы достать билеты на пароход вверх по Миссури до Либерти.

И мальчик отправился писать письмо. По мере того как с его пера мучительно слетали слова, он вспоминал свой старый дом, где его тетушка устроила пансион, задний двор, кусты и деревья на пустыре, тетю Мэгги и отца.

Но вот что странно: с такого дальнего расстояния ему казалось, что все те места, события и люди как-то выцвели и сжались, стали расплывчатыми, маленькими и нереальными, включая и саму тетушку Мэгги. Единственное, что было реально, — это лицо отца. Это лицо с серо-зелеными глазами и насмешливой улыбкой в его памяти не померкло.

Слова все быстрее рождались из-под пера Джонни Таннера.

Он написал все, что с ним произошло, все, что он делал и чувствовал. Мальчик не старался вызвать сочувствия, только пытался объяснить свое долгое отсутствие, рассказать, как преследует вора.

«Иногда я чувствую, — писал он, — словно это перст судьбы, который указывает мне путь все дальше и дальше на запад, пока эта жизнь не засосет меня с головой. Я чувствую себя так же, как кролик, когда на него смотрит удав: он знает, что его ждет, но все-таки не в силах ничего изменить. Вот и я отправляюсь дальше и не вернусь, пока не получу того, что потерял. Я не осмеливаюсь даже думать о том моменте, когда верну украденное. Полагаю, просто лопну от радости, коснувшись рукоятки того револьвера.

Я уже писал о Хэнке Рейни. Но не сказал, что он каждый день учит меня, как стрелять из пистолета и из ружья, рассказывает об индейцах из племени шайенов и пауни. Я пишу длинные списки слов и пытаюсь их запомнить. Очень трудно сделать так, чтобы они застряли в голове окончательно и бесповоротно, потому что их произношение отличается от всего, что я до этого слышал. Однако Хэнк говорит, что я делаю успехи. Конечно, когда мы попадем в прерии, мне пригодится знание нескольких слов на языке индейцев.

Мы задумали попасть к шайенам, потому что Хэнк знает этот народ и любит его, а они знают и любят Хэнка. Как только мы попадем к ним, то сделаем все возможное, чтобы вернуть украденное из лап пауни, если только Гарри-вор действительно направился в это племя.

Что бы ни случилось, я больше не буду писать, пока в моих руках не окажется то, что было украдено».

Он написал еще несколько слов, поскольку чувствовал, когда их писал, накал почти священного удовольствия и решительности. Он пойдет до самого конца, как бы горек тот ни был. Если свершится чудо и он добьется своего, то чувствует, что будет счастлив всю оставшуюся жизнь.

Не успел Джонни заклеить конверт, как вернулся Рейни. Он был энергичен и деловит. Ему удалось раздобыть билеты на пароход, идущий вверх по Миссури. И хотя в это время года течение на реке было бурным и стремительным за счет тающих снегов, пополняющих воды реки с севера и запада, они будут подниматься вверх, противостоя силе потока с хорошей скоростью.

— И какая же эта «хорошая скорость»? — поинтересовался мальчик.

— Сорок — пятьдесят миль в день. По ночам придется приставать к берегу.

— Сорок — пятьдесят миль! — воскликнул Джонни. — С такой скоростью мы могли бы передвигаться и пешком!

— Ага, — согласился охотник, — вот только преодолевая эти сорок — пятьдесят миль на пароходе, ты останешься таким же свежим и полным сил, как в тот самый день, когда решишь пуститься в этот путь на своих двоих.

После полудня они уже были на пароходе, который с трудом преодолевал противостоящий ему поток воды, поднимаясь вверх по Миссури.

Если Огайо была красивой от начала и до конца, то эта река мальчика разочаровала. Однако и внушила благоговение.

Желтые, коричневые или красные от ила, пустынные и могущественные, не прирученные человеком берега наглядно демонстрировали, какой силы и ярости может достичь течение реки. В местах, где оно было более спокойным и ровным, скорость его не превышала четырех миль в час, но рядом с песчаными отмелями и банками иногда достигало скорости восьми — десяти миль в час.

Вот какая была Миссури!

А что касается дикости ее берегов, то это были бескрайние равнины. Однажды они обогнули остров длиной в восемь миль и шириной в милю, весь поросший лесом, но то тут, то там были места, расчищенные под посадку сельскохозяйственных культур. Такой остров мог бы быть в море, кто же мог ожидать обнаружить его посреди Миссури?

Погода была необузданной и переменчивой, под стать реке.

Уже пять дней пути отделяло их от Сент-Луиса, когда ночь после знойного дня, вместо того чтобы принести прохладу, оказалась еще жарче. Люди не могли спать. На пароходе была женщина с ребенком, направляющаяся в Форт-Ливенворт, и все, кто прогуливались по верхней палубе в ту ночь, слышали исступленные крики малыша. Мужчины ничего не говорили, только скрежетали зубами. А юный Джонни Таннер чувствовал непрекращающуюся нервную дрожь в теле и звон в голове.

Настала полночь. А два часа спустя все разбрелись по каютам, забрались на койки под одеяла, накрылись поверх теплыми шубами и дополнительными пледами, но все равно не могли согреться и дрожали от холода под грудой теплых вещей!

Двух часов хватило для того, чтобы переменился ветер и вызвал резкое снижение температуры. Казалось, даже сам воздух совершенно изменился. Днем в нем висел тяжелый влажный туман, дышалось с трудом. Кашель и болезненные свистящие вздохи мужчины с какой-то болезнью легких вызывали у пассажиров испуг и раздражение. Теперь же воздух был чистым, холодным и колким, словно отточенное лезвие ножа. От одного вздоха перехватывало горло, нервы у всех были на пределе.

«Как могут люди выдерживать такие пугающие перемены? — удивлялся Джонни Таннер. — И что можно сделать, чтобы приспособить такую переменчивую природу к человеку?»