Клифтон Адамс - Красные рельсы Страница 4

Жизнь полицейского была чем-то похожа на жизнь наемного солдата. Она состояла из долгих периодов бездействия, перемежавшихся резкими вспышками насилия. Иногда месяцами подряд приходилось заниматься скучнейшими делами: кого-то разыскивать, писать рапорты, задавать вопросы. Но железная дорога имела неоспоримые преимущества: ему хорошо платили, он носил дорогие костюмы, которые не мог себе позволить, будучи заместителем старшины. Извозчики принимали его за преуспевающего дельца…

Конкэннон улыбнулся своему отражению и закончил бритье.

Тут он поймал себя на том, что ограбление поезда ни на секунду не выходит у него из головы. Рэй Аллард был хорошим полицейским и обладал свойственным хорошему полицейскому инстинктом самосохранения. Его трудно было представить себе мертвым; он казался практически неистребимым.

«Может быть, это было не простое ограбление, Рэй? Может быть, тебе недостаточно было жалованья сопровождающего?»

— Извини, Рэй, — сказал Конкэннон вслух, обращаясь к своему отражению в зеркале. — Я знаю, что ты не брал этих денег. Вот что происходит, когда слишком долго работаешь на такого человека, как Эверс.

Нитроглицерин… Если у этой загадки и было решение, то его следовало искать здесь. Нитроглицерин использовали либо профессионалы, либо безумцы. Но безумцам не под силу ограбить поезд…

Он повесил кобуру с автоматическим револьвером тридцать восьмого калибра поверх жилета и надел куртку. «Если бы я был бедным парнем с нефтяных скважин, то куда бы отправился тратить свою долю добычи?» — подумал он.

Ответ был совершенно ясен: в «Адский уголок».

Глава вторая

На углу Бродвея и Гранд-авеню играл оркестр Армии Спасения, состоявший всего из трех инструментов. Конкэннон бросил в кубышку двадцать пять центов. Воздух был наполнен дымом костров, запахом горького пива и мусора, к которому примешивался едва уловимый аромат опиума с узкой улочки, носившей название Хоп-бульвар. Чуть дальше, со стороны Бродвея, уличные мальчуганы подзадоривали дерущихся собак. С Алабастер-роуд доносились крики разгневанной потаскухи; где-то щелкала рулетка; среди зевак, слушавших музыкантов Армии Спасения, бледными тенями мелькали карманные воришки.

Конкэннон не спеша прошел по Банко-Эллей в направлении вокзала «Санта-Фе». То, что он видел и слышал вокруг, не вызывало у него ни малейшего удивления. Он давно к этому привык. Такие картины он часто наблюдал в Лидвилле и Денвере, во всех новорожденных городах на конечных станциях железных дорог.

Барабанщица Армии Спасения воинственно пела «Как грешник узнал о прощенья грехов»… Музыкант, игравший на рожке, изо всех сил старался поспевать за ней… Конкэннон остановился на пороге заведения, которое называлось «Дни и ночи у Лили», удрученно вздохнув: с самого приезда он знал, что обязательно окажется здесь. Как всегда…

Когда Конкэннон вошел в «Дни и ночи», полицейский сержант Марвин Боун сидел у дальней стены и смотрел в свои карты. Он встретил Конкэннона быстрым недобрым взглядом.

Из-за деревянной стойки Конкэннона придирчиво осмотрел новый незнакомый бармен. За столом для игры в «Фаро» стоял новый крупье. Лампы над игорными столами тоже были новые, а голые стены зала были недавно выбелены известью. Даже в таком месте, как «Дни и ночи», происходили постоянные изменения.

Конкэннон немного постоял, осматривая помещение. Этот двухэтажный деревянный дом имел на Банко-Эллей не меньше дюжины близнецов. Столы для покера, для «Фаро», для «семерки», неизменная рулетка. Половину ближней стены занимал бар.

Апартаменты Лили Ольвен и комнаты трех «девочек» располагались на втором этаже.

Вот уже четыре года, после каждой дальней поездки, Конкэннон неизменно приезжал в «Дни и ночи», словно домой. Дом был, конечно, незавидный — бар, игорный зал, салун и бордель, — но другого не было.

На этот раз он впервые не почувствовал удовлетворения, оказавшись здесь. Что-то было не так. Девицы, сидевшие вокруг столика для «семерки», показались ему некрасивыми и затасканными.

Здесь что-то переменилось, подумал он, но тут же инстинктивно понял, что перемена произошла не в заведении, а в нем самом.

Сержант Марвин Боун разглядывал его черными, быстрыми, как у хищной птицы, глазами. Это был здоровый верзила в шляпе и мешковатом костюме. Он неловко сидел на краешке стула: расположиться поудобнее ему мешал тяжелый «Кольт» сорок пятого калибра, торчавший из заднего кармана брюк. Внезапно он бросил карты на стол, поднялся на ноги и приблизился к Конкэннону.

— Ну, рассказала она вам то, что скрывала от полиции Оклахомы и от других железнодорожников?

К бесцеремонным манерам Боуна нужно привыкнуть, однако некоторым это так никогда и не удавалось.

— Вы следили за мной от самого поезда, Марв? Не знал, что я такая важная персона.

— Когда счет идет на сотни тысяч, все становятся важными персонами.

Конкэннон кивнул.

— Понимаю. Это вы насчет ограбления поезда. Но ведь это случилось на территории чикасоу, очень далеко от вверенного вам района. Неужели здесь, в Оклахома-Сити, не хватает преступлений, и вы страдаете от безделья?

Полицейский мрачно улыбнулся.

— Как-нибудь я свожу вас на экскурсию в нашу местную тюрьму, Конкэннон. А когда вы войдете, закрою и выброшу ключ.

Беседы с Боуном редко заканчивались без ссоры. Конкэннон глубоко вздохнул, подошел к бару и заказал виски. Боун двинулся следом.

— Что вам рассказала вдова Аллард, когда вы к ней приходили?

Конкэннон посмотрел на игроков в «Фаро».

— Что-то я не слыхал, чтобы власти Оклахома-Сити разрешали азартные игры.

— Может быть, и не разрешали, — сухо ответил полицейский. — Но муниципальный совет еще не утвердил окончательный текст запрета. И пошел на компромисс с владельцами салунов: если полиция обнаруживает играющих во время ежемесячного рейда — хозяин платит пятьдесят долларов штрафа. Это устраивает всех, особенно судей, назначающих штрафы. Так что же вам все-таки сказала вдова?

— То же самое, что вам и всем остальным. То есть ничего.

— Конкэннон, — сказал Боун ледяным тоном, — не морочьте мне голову. Вы всего лишь железнодорожный детектив. Значит, здесь вы — ноль без палочки.

— Странно. Джон Эверс сказал, что начальник полиции будет рад помочь мне всем, что в его силах.

— Вот вам совет: не нужно верить всему, что говорит Джон Эверс.

Огромный полисмен повернулся и тяжело зашагал к выходу. Конкэннон подумал, что не стоит осуждать Боуна за его нелюбовь к людям: нелегко ведь быть честным полицейским в городе, который настолько молод, что еще не может оценить тебя по достоинству.