Макс Брэнд - Джон Кипящий Котелок Страница 48

— Погоди, старче… — перебил его Сэмми.

Но тут заговорил я сам, глядя прямо в глаза Сэмми:

— Послушайте, ребята! Если уж вы взялись всерьез меня обсуждать, отодвиньтесь на пару ярдов и говорите тихо, потому что у меня нет никакой охоты вас слушать. Не бойтесь, не удиру, на моем пегом от вас далеко не уедешь. Но если я от кого услышу высказывания вроде тех, что позволил себе ваш безмозглый Сэмми, ей-богу, не прощу! Я допускаю, что ваши пересуды могут обернуться для меня доброй порцией свинца в голову. Но на тот случай, если вы меня примете, хочу предупредить сразу: тому, кто мне мешал, потом припомню!

Высказавшись таким образом, я повернулся к ним спиной и тоже стал скручивать цигарку. Это был смелый ход, хотя, если честно, сердце у меня ушло в пятки. Услышав мою речь, кто-то из парней рыкнул так, что было слышно за четверть мили, и предполагаю, что половина из них была готова тут же меня пристрелить, однако остальные колебались.

Расчет мой был прост: я хотел показать парням, что имею все основания рассчитывать на их гостеприимство. Поэтому-то и держался с такой наглостью, будто уже был с ними. Так или иначе, но они последовали моему совету и удалились на почтительное расстояние, откуда теперь до меня доносился лишь неразборчивый рокот. Только два голоса выделялись из общего шума — Сэмми, уже высказавшего свое мнение, и Доктора, который всеми правдами и неправдами старался меня защитить.

Чувствовал я себя, прямо скажем, неважно. Представляете, что испытывает подсудимый, пока присяжные решают, виновен он или нет, причем известно, что в первом случае его отправят на виселицу? Но тут было даже похлеще. Присяжные — это двенадцать честных обывателей, которые задались целью докопаться до истины, но, если она зарыта слишком глубоко, сохраняют преступнику жизнь. Здесь же меня бесцеремонно обсуждала кучка негодяев. В любой момент кто-то из них, устав спорить, мог угостить меня свинцовым леденцом в затылок. Словом, ничего приятного в этом не было.

Однако через некоторое время мои шансы выросли. Я все чаще слышал Доктора, а когда подавал голос Сэмми, его тут же заглушал возмущенный гвалт. Значит, все-таки подошел, смекнул я и оказался прав, потому что очень скоро кто-то крикнул:

— Хорошо, малыш, ты наш!

Поставив пегого на дыбы, я развернул его на месте и гаркнул:

— Это что еще за «малыш»? Да я любому из вас в дедушки гожусь, кроме, пожалуй, Сэмми да еще Доктора, который своим годам счет давно потерял. Чтоб больше этого не слышал! Шерберн меня зовут!

Направившись к ним, я увидел, что все на меня окрысились, но затем, когда подъехал ближе, они перестали скалить зубы и заулыбались по-доброму. Победа была за мной! Им нужны были крепкие ребята, они почуяли, что я хоть куда.

Испытав облегчение, я тут же вплотную подъехал к Сэмми и высказался во второй раз:

— Кто знает, Сэмми, может, мы с тобой еще и подружимся. Но если этому не бывать, нам лучше не сталкиваться. Предупреждаю, я буду на тебя посматривать. Если заметишь, что я зазевался и встал к тебе спиной, можешь прострелить мне затылок. Но если ты сделаешь хоть одно неверное движение, я не буду задавать вопросов. Это все!

Я отнюдь не блефовал. Сэмми действительно мне не нравился: отчасти из-за того, что он так торопился меня прикончить, отчасти потому, что у него были пренеприятные глазенки. Ему было лет тридцать пять или около того — чуть больше, чем мне; годы отчетливо обозначались на его лице, и каждый отложил лишь мрачный отпечаток.

— Ладно, болтай пока! — буркнул он. — Последнее слово будет за мной.

Я был почти готов в это поверить.

Итак, меня приняли, но никто не подал мне руки. Парни не толпились вокруг, не говорили, что, мол, рады считать меня своим и тому подобное, а просто продолжали искоса за мной наблюдать, притом не слишком дружелюбно. Да, меня признали своим, однако мне еще предстояло доказать, что я этого заслуживаю.

Вообще, эти парни слов попусту не тратили. Отчаянные головорезы, один страшнее другого, они не придавали значения любезностям. В жизни их интересовало только одно — звонкая монета, ради которой они и собрались под началом Красного Коршуна, находившего верные и быстрые способы ее добывать.

Мы чуть-чуть проехали вперед по ущелью, затем свернули в широкую расселину в стене каньона, за которой нас почти сразу же ждал другой поворот, потом еще один, и еще, — и вскоре я уже при всем желании не смог бы найти обратную дорогу без проводника. Теперь мне стало понятно, чем приглянулось Коршуну это местечко, — здесь его банда была практически неуловима.

В скором времени прямо над нами раздался чей-то приветственный возглас. Я поднял глаза и увидел человека со штуцером наготове. Мы находились в узком прямом коридоре. Если бы этот парень захотел, мог бы легко уложить нас одного за другим, постреливая в свое удовольствие.

— Вижу, у нас гости! — крикнул он с утеса. — Здорово, Шерберн!

Теперь я узнал его. Десятки раз видел этого человека на улицах Эмити, все принимали его за старателя. Как-то раз он сел играть в фараона и на моих глазах одним махом просадил мешок золотой пыли на восемь тысяч долларов. Помню, еще сказал тогда, посмеиваясь: «Не беда: в том месте, откуда я выгреб эту горсточку, еще много осталось!»

Теперь-то мне стало ясно, на какую «жилу» ему посчастливилось напасть.

Через некоторое время дорога пошла в гору, и мы поднялись на ровный пятачок высокогорья — около полумили в длину и ста ярдов в ширину. Здесь не росло ни одного дерева, и, кроме как за кучами камней, негде было бы спрятаться в тени, если бы не полотно, растянутое на шестах с другой стороны плато. Под тентом хранились мешки с овсом для лошадей, сильно закопченная кухонная утварь и… больше ничего! Так выглядел один из лагерей Красного Коршуна. Если этот человек и был краснокожим, то, даже по индейским меркам, держал своих воинов в черном теле, заставляя их довольствоваться минимумом необходимых вещей. Зато отряд мог за полминуты собрать скарб и выступить в боевой поход.

Бандитов оказалось значительно меньше, чем я ожидал. Со мной приехало шестеро, включая старого Доктора, которого едва ли можно было принимать в расчет как вояку. Кроме них, вокруг лагеря были расставлены четверо часовых.

Таким образом, я был одиннадцатым.

Повернувшись к Макгрудеру, по кличке Ловкач, — единственному, кто мне представился, — я полюбопытствовал:

— Как понимаю, большей части ребят сейчас здесь нет?

Он так и уставился на меня:

— Большей части?! Тут тебе что, армия, что ли?

Пришел мой черед удивляться.

— А что, вас всегда так мало?

— Пф-ф, мало! — фыркнул он. — Я здесь уже года полтора, за вычетом тех двух месяцев, что провалялся с дыркой в ноге, и никогда еще я не видел такой оравы!