Евгений Костюченко - Граф Орлов, техасский рейнджер Страница 5

Орлов безвылазно провел в Америке почти пять лет. За это время в России произошли серьезные перемены. Убийство императора, случившееся в восемьдесят первом году, имело множество разнообразных последствий. Но для Орлова важным было то, что новый государь благоволил генералу Обручеву. Генералу поручили возглавить реорганизованный Генштаб, понемногу продвигалось перевооружение, и капитан мог бы оказаться полезнее дома, чем за кордоном. Но пока о его возвращении никто даже не заикался.

Однокашники Орлова по кадетскому корпусу и академии уже ходили в подполковниках, а у него не было ни малейшей возможности получить повышение. Офицеры Генштаба курсировали по европейским столицам в вагонах первого класса, подолгу задерживаясь в Париже, что несколько смягчало суровость военного быта. А Орлов колесил в тряском дилижансе по пыльным дорогам и порой ночевал под открытым небом. Кто-то получал, кроме новых чинов, еще и награды — а он отсылал свои сообщения будто в черную дыру, не получая в ответ ничего, кроме ежемесячной весточки из канцелярии. Наконец, даже те, кого отправили по командировкам одновременно с ним, уже давно вернулись в Петербург. Орлов же, как проклятый, оставался в чужой стране. Ему и сны уже снились на чужом языке. А единственный земляк, с которым он мог общаться, носил фамилию Лансдорф и предпочитал говорить по-немецки.

Впрочем, у Орлова не было повода торопиться на родину. Его там никто не ждал. Рано овдовев, он так и не успел снова жениться.

Разлука, чужбина — эти понятия имеют власть только над составителями романсов. А капитану некогда было предаваться унынию. Некогда, да и незачем. Ему нравилось дело, которым он занимался. Казалось бы, скучнейшее занятие — следить за ценами на рынках зерна и хлопка. Листай себе биржевой вестник да выписывай колонки цифр. Орлов не гнушался и бумажной работы, однако чтобы сверить цифирь, ему приходилось носиться между канзасскими элеваторами и пирсами Ричмонда. Кроме обязательного посещения бирж и рынков, он встречался с агентами. А встречи эти проходили в весьма живописных местах — то в индейской резервации, то в каньоне, а то и в роскошных ресторанах. Два раза в неделю он отправлялся за холмы, где отводил душу, до одури упражняясь в стрельбе и джигитовке. Но превыше всего он ценил в своей работе удаленность от всяческого начальства.

Никто не указывал ему. Он сам решал, какой товар продавать, какой — покупать, куда вкладывать деньги и с кем сотрудничать. Хлеботорговая компания давно уже перестала торговать одним только русским зерном. Созданная четверть века назад, она недолго пользовалась благорасположением американцев. Теплые, почти союзнические отношения между Россией и Штатами почему-то резко охладели после продажи Аляски. А в восьмидесятые годы Америка из покупателя хлеба превратилась в продавца — и над российской компанией нависла угроза ликвидации. Ее глава, барон Семен Карлович Лансдорф, большую часть времени проводил в Сан-Антонио, где у него был свой особняк, и уныло готовился к возвращению в Петербург. Поставки резко сократились, и тогда Орлов на свой страх и риск принялся торговать чем придется — зерном из Канзаса, хлопком из Луизианы, и даже лесом из Миннесоты. Компания выжила, и Лансдорф остался в Америке. Он по-прежнему предпочитал жить в Техасе, лишь изредка наведываясь в Литл-Рок. Всеми делами занимался Орлов, и занимался успешно — сейчас у него был достойный банковский счет, имелась квартира в приличном районе, и жалованье его работников было весьма высоким для Арканзаса. В общем, когда Семен Карлович начинал вслух размышлять о том, чтобы выйти в отставку и навсегда поселиться в Америке, капитан Орлов не спорил с ним. Более того, он легко мог бы поддержать разговор, потому что уже несколько раз отсылал в штаб прошение об отставке. К первому рапорту он приложил пространное письмо с объяснением причин, ко второму — лишь короткую записку, мол, если я нужен, дайте серьезное дело, а не нужен — отпустите на все четыре стороны. Поскольку ответа не было, он решил больше ничего не объяснять, и просто подавал прошение за прошением при каждой оказии.

Письмо от Лансдорфа ему принесли вечером.

«Милейший Павел Григорьевич!…»

Как обычно, эпистола барона начиналась длиннейшей преамбулой, и заканчивалась почти бесконечным перечнем всех, кому в далеком Арканзасе следует кланяться и передавать поцелуи. Между этими шедеврами пустословия Лансдорф, как прирожденный дипломат, ухитрился вставить емкое и, видимо, крайне важное сообщение. Суть его была в том, что некий их соотечественник, проездом находящийся в Техасе, испытывает жгучее желание поговорить с Орловым. Чем раньше этот разговор состоится, и чем благопристойнее будут высказывания «милейшего Павла Григорьевича», тем спокойнее будет на душе у Семена Карловича.

Особняк гостеприимного барона никогда не пустовал: в нем постоянно жили гости из России. Некоторые из них были торговыми агентами, иногда там останавливались дипломаты, но чаще всего в особняке находили приют те, кто путешествовал по личной надобности.

Орлову не хотелось встречаться с неведомым и настойчивым соотечественником. Если бы это был кто-то из своих, его предупредили бы заранее весточкой. Значит, проездом в Сан-Антонио находится либо инспектор военного ведомства, либо ревизор из министерства иностранных дел. Ни с тем, ни с другим капитану Орлову не о чем было говорить. Но от приглашения барона нельзя было отказываться.

Назавтра же он отправился в Техас, прихватив с собой посылочку для генерала Обручева: в запаянной жестяной банке из-под солонины находились отчеты за два месяца, очередное прошение об отставке и револьвер от Галлахера.

Лансдорф поморщился, увидев банку.

— Павел Григорьевич, голубчик, нельзя ли придать вашей корреспонденции более эстетический вид?

— Помилуйте, ваше превосходительство! Какая разница? Курьер упакует.

Барон сокрушенно вздохнул. Тонкий ценитель прекрасного, Семен Карлович даже обычные почтовые пакеты превращал в произведения искусства — бумагу для них заказывали в Лионе, а каждую надпись исполнял собственноручно, загубив несколько черновиков. Он и сам являл образец аккуратности. Полный, но не тучный, с безупречными бакенбардами и идеально выскобленным подбородком, барон словно сошел с одного из портретов, висевших в его кабинете.

Помощник барона, Конрад Бертельс, взвесил банку на руках:

— Здесь на полфунта больше, чем указано на этикетке. Как же вы так оплошали? Кстати, Павел Григорьевич, почему вы потчуете свое начальство исключительно солониной? На мой взгляд, весьма удобными представляются банки от консервированных персикаов.