Джеймс Купер - Пионеры, или У истоков Сосквеганны Страница 5

— Должно быть, мой юный друг, испуг отшиб у меня память. Ваше лицо мне очень знакомо, а между тем, хотя бы мне сулили двадцать оленьих хвостов на шапку, я не смогу назвать ваше имя.

— Я всего три недели в этой местности, — холодно отвечал молодой человек. — Вы же, насколько мне известно, были в отсутствии гораздо дольше.

— Пять недель. А все-таки я уже видел ваше лицо. Правда, я так испугался, что не будет ничего удивительного, если я увижу тебя сегодня ночью в саване подле моей постели. Что ты скажешь, Бесс? Все ли я еще в полном уме или нет, и сумею ли я председательствовать в суде, или, что теперь гораздо важнее, устраивать сочельник в темпльтонской зале?

— Сумеешь гораздо лучше, дорогой отец, — отозвался веселый голос из-под капюшона, — чем убить оленя из гладкоствольного ружья.

Кони, по-видимому, чувствовали, что конец путешествия близок, и, прибавив ходу, быстро достигли того места, где дорога крутыми извивами спускалась в долину.

Судья очнулся от своих размышлений, когда увидел четыре столба дыма, поднимавшиеся из труб его дома. Когда дом, деревня и долина предстали перед ним, он весело воскликнул, обращаясь к дочери:

— Вот, Бесс, твой приют на всю жизнь! И твой также, молодой человек, если ты согласен остаться с нами.

Глаза его слушателей невольно встретились; и если краска, выступившая на лице Елизаветы, противоречила холодному выражению ее глаз, то усмешка, мелькнувшая на губах незнакомца, по-видимому, также отрицала возможность согласия с его стороны сделаться членом семьи судьи.

Склон, по которому им приходилось спускаться, был так крут, что требовалась величайшая осторожность, чтобы благополучно проехать по узкой дороге, извивавшейся вдоль пропасти. Негр сдерживал ретивых коней, давая таким образом Елизавете время рассмотреть картину, которая так быстро изменялась под воздействием человека, что девушка с трудом узнавала места, которыми так часто любовалась в детстве.

Казалось, непосредственно под ними расстилалась долина, сверкающая, гладкая, окруженная со всех сторон горами, крутыми и большей частью поросшими лесом, темная зелень которого составляла резкий контраст с белизною снега. То тут, то там выступали длинными, низкими мысами холмы, нарушая однообразие контуров. Дальше голые, ровные, без единого деревца, хижины или забора снежные поля казались пеленой облаков, опустившихся на землю.

Кое-где, впрочем, на ровной поверхности виднелись темные движущиеся пятна, в которых зоркие глаза Елизаветы узнавали сани, направлявшиеся из деревни или возвращавшиеся туда. На западной окраине долины горы, такие же высокие, были уже не так круты, спускались отлого, образуя ложбины и ущелья или террасы и котловины, доступные для земледелия. Хвойные леса покрывали ближайшие к долине холмы, но волнистые очертания отдаленных гор, одетых рощами кленов и буков, давали отдых глазу и указывали на более плодородную почву.

Местами среди этих лесов мелькали белые пятна, и столбы дыма, поднимавшиеся над деревьями, говорили о человеческих жилищах и новых расчистках. Иногда эти пятна сливались в целые поселки; но большей частью они были рассеяны отдельными островками. Перемена во внешнем виде местности была так велика, что Елизавете, с немым изумлением следившей за превращениями, которым подверглась страна в такой короткий промежуток времени, казалось порою, что она видит сон.

На западной стороне этой долины выступы гор были многочисленнее и больше, чем на восточной; один из них особенно выдавался вперед, образуя с обеих сторон два красиво выгнутые снежные залива. На самом конце его возвышался огромный дуб, осеняя долину своими ветвями. Вырвавшись из тесноты, в которой приходилось расти деревьям соседних лесов, он свободно раскидывал свои кривые сучья. Только большое темное пятно на южной стороне этой площади, прямо под ногами наших спутников, подернутое рябью и курившееся легкими парами, показывало, что мнимая долина — горное озеро[6], замерзшее от зимних холодов.

Узкий бурный поток выбегал из полыньи, прокладывая путь к югу по долине, на которой его извивы можно было проследить далеко по прибрежным кустам и соснам, и парам, клубившимся над его теплыми струями в холодном горном воздухе. Берега этого озера на южном конце его были круты, но не высоки; узкая долина простиралась к югу, насколько хватал глаз, усеянная скромными жилищами поселенцев, обилие которых свидетельствовало о плодородной почве и относительной легкости путей сообщения.

На берегу озера и потока расположилась деревня Темпльтон, состоявшая примерно из пятидесяти построек разного рода, большей частью деревянных, архитектура которых не обнаруживала особенного вкуса, а незаконченный вид свидетельствовал о торопливой работе. Они представляли собой довольно пестрое зрелище. У немногих были выбелены передний и задний фасады, у большинства же более дорогая окраска имелась только спереди, остальные стороны были выкрашены подешевле, в грязно-красный цвет. Две — три постройки обнаруживали разрушительные следы времени; голые бревна, видневшиеся в разбитых окнах вторых этажей, показывали, что прихоть или тщеславие заставили владельцев взять на себя задачу, оказавшуюся для них не по силам.

Постройки были сгруппированы так, что образовывали подобие городских улиц. Три — четыре строения получше, кроме однообразной белой окраски, были украшены зелеными ставнями, представлявшими странный контраст с зимней картиной озера, гор, лесов и голых снеговых полян. Перед этими нарядными постройками красовались только что посаженные деревца с редкими ветвями.

Обитатели этих зданий составляли аристократию Темпльтона, где Мармадюк был «королем». В них жили два молодых адвоката, два коммерсанта, снабжавших общину разными товарами, и доктор, который, как это ни кажется странным, чаще помогал людям появляться на этот свет, чем отправляться на тот.

Посреди беспорядочной группы зданий стоял дом судьи, возвышавшийся над всеми своими соседями. Он помещался на обширной площадке, усаженной фруктовыми деревьями и обнесенной изгородью. Несколько деревьев были посажены здесь еще индейцами. Обросшие мхом, свидетельствовавшим о их старости, они представляли резкий контраст с молодыми насаждениями. Два ряда ломбардских тополей, — дерево, еще недавно ввезенное в Америку, — образовывали аллею от ворот сада, выходивших на главную улицу, до подъезда дома.

Дом был построен под наблюдением некоего Ричарда Джонсона. Это был великий человек на малые дела, всегда готовый проявлять свои таланты, и вдобавок дальний родственник Мармадюка Темпля, при котором состоял чем-то вроде подручного. При возведении дома Джонсон пользовался советами одного странствующего плотника, который, показывая запачканные снимки английских зданий и пересыпая свою речь непонятными строительными терминами, стал для Ричарда авторитетом во всем, что относится к строительному искусству. Правда, Джонсон утверждал, что Гирам Дулитль только грубый практик в своей профессии, и выслушивал его рассуждения об архитектуре со снисходительной улыбкой, но обыкновенно подчинялся указаниям своего помощника.