Макс Брэнд - Возмутитель спокойствия Страница 8

От себя добавлю, что в тот день я все же кое-как продержался до вечера, и когда рабочий день закончился — а произошло это лишь затемно, спустя довольно много времени после того, как солнце скрылось за горизонтом — у меня не хватило сил даже не то, чтобы вымыть руки.

Вместе с остальными я поплелся к навесу, служившему одновременно и кухней и столовой, где уселся за стол, уныло взирая на чумазую лепешку с куском бекона, которую повар называл нашим ужином, и мысленно уговаривая себя взяться за еду, когда появился босс. Из его всклокоченной шевелюры во все стороны торчали сухие травинки, а спина линялой фланелевой рубахи была густо запорошена трухой.

Он пересчитывал бирки, полученные у обвязчика тюков, и вид у него был довольно безрадостный.

В конце концов он изрек:

— Паршивых девятнадцать тонн!

— Девятнадцать диких взбесившихся кошек! — возразил я.

Босс уселся на свое место, взглянул на лепешки в тарелке, после чего повернул голову и даже открыл рот, собираясь устроить нагоняй этому огородному пугалу, возомнившему себя поваром. Но потом, похоже, вовремя вспомнил, что это он сам закупал продукты, которыми теперь были вынуждены питаться все, включая бедолагу-повара, и это несколько умерило его пыл.

Девятнадцать тонн!

Так оно и было. Он показал нам записи, и все мы по очереди заглядывали в них, отказываясь верить собственным глазам. Готовый тюк сена тянул в среднем примерно на сто восемьдесят фунтов, а мы выдали немногим больше двух сотен таких тюков. Работники, подававшие сено в пресс, клялись и божились, что они затолкали в жерло адской машины по крайней мере полновесную тысячу тонн сена; на что обвязчик тюков заявил, что они врут и не краснеют, ибо он самолично извлек из-под пресса по крайней мере две тысячи тонн и все их перевязал, пронумеровал, откатил в сторону и сложил в штабеля.

И тут подал голос мальчишка.

Похоже, скользкие от жира лепешки не вызывали у него никаких особых эмоций. Он съел их с таким видом, будто это были бисквитные пирожные, а солонина — медом. Все это он запил солоноватой бурдой, которую наш повар упорно называл кофе.

Так вот, и теперь этот пацан заявил во всеуслышание:

— Не огорчайтесь, парни. Учиться никогда не поздно. Вот если бы мне дали поработать на подаче сена, то уж я бы вам показал, как нужно это делать: сперва заложить охапку побольше, а потом постепенно уменьшать порции, сводя их мало-помалу просто до вороха трухи на последней закладке.

Все мы уставились на него. Что же до меня, то я и вовсе был готов удавить его. Но тут в разговор снова вступил хозяин:

— Так ты, выходит, знаешь, как это делается, не так ли?

— Разумеется, знаю! — ответил мальчишка. — Я в свое время собственноручно строил такие машинки. Можно сказать, я же их и изобрел.

— Ну что ж, — проговорил босс, — вот завтра утром заберешься на платформу и покажешь пример, как нужно работать. Но учти, что до обеда ты оттуда не слезешь.

— Да запросто, раз плюнуть, — отмахнулся пацан.

Но на этот раз вид у него был довольно встревоженный.

Ровно в четыре утра трамбующая чушка пресса совершила свой первый удар, а мальчишка к тому времени уже стоял на платформе, и в руках у него были вилы, оказавшиеся выше его самого.

Но самое удивительное было то, что он говорил чистейшую правду, утверждая накануне, будто бы знает, как надо работать! На него можно было обрушить самую большую копну, загромождавшую целиком всю платформу, но только так или иначе ему неизменно удавалось разгрести площадку для подачи, и когда громоздкая нижняя челюсть механизма поднималась, то для неё уже была готова очередная порция сена, которая незамедлительно отправлялась в прямоугольное отверстие длинной железной глотки.

Для первой подачи он сложил большую копну, старательно выровнял её бока и пришлепнул вилами сверху; когда же трамбовка оказалась в верхнем положении, то начал сбрасывать вилами в жерло пресса верхушку копны, даже не дожидаясь подъема площадки. Таким образом, сена в камере приемника оказалось столько, что пресс им едва не подавился, принимаясь за трамбовку тюка.

Мальчишке же удавалось в два счета разделить на аккуратные кучки беспорядочно сваленный ворох сена, с виду больше напоминающий спутанный клубок колючей проволоки. И даже когда площадка камеры оказывалась совершенно пустой, он каким-то образом ухитрялся наскрести по углам достаточно сена для закладки новой порции. Но помимо всего прочего он ещё успевал изводить меня своими дурацкими подковырками, то и дело окликая сверху и издевательски интересуясь, не заснул ли я, достаточно ли ел каши, и как долго ещё я там ещё собираюсь копошиться?

Однако я не был единственной жертвой его остроумия, погонщику тоже досталось сполна. Подъемником заправлял ирландец по имени Клив Руни, и настал такой момент, когда Руни бросил свою лошадь и начал карабкаться на платформу, надо думать для того, чтобы разорвать нахального малолетку в клочья; тот же как ни в чем не бывало стоял наверху и ещё подначивал, обещая пересчитать ему зубы и заткнуть его раз и навсегда.

Похоже, данная тональность беседы несколько отрезвила Руни, и он вспомнил, что перед ним всего лишь пацан. И тогда он вернулся обратно к своему подъемнику; но каждый раз проводя лошадь мимо платформы, ирландец то и дело бросал злобный взгляд на работавшего там мальчишку.

Справедливости ради должен сказать, что красноречие пацана распространялось не только на нас с Руни. Иногда он выглядывал из-за угла пресса и интересовался у другого погонщика, кого он поставил себе в упряжку: отловленных в прерии зайцев или просто слабосильных осликов, доводя бедолагу до белого каления, отчего тот все чаще принимался щелкать на лошадей кнутом.

И при всем при том этот сопляк ещё умудрялся перегибаться через край своей платформы и отпустить пару-тройку любезностей в адрес обвязчика тюков, издевательски интересуясь, уж часом не заигрался ли он там в кости, и не надорвется ли он от такого усердия, и вообще, не рановато ли он отцепился от маменькиной юбки.

Незамеченными им не остались даже возницы, правившие громоздкими конными граблями, и его пронзительный голосок разносился далеко, прорываясь сквозь лязг пресса и перекрывая крики и брань других работников.

Немного погодя он перестал донимать меня. Наверное, просто понял, что вывести меня из себя не так уж просто. Мне же было просто интересно наблюдать за его тактикой, и поэтому я и не думал злиться. Было совершенно очевидно, что он нарочно доводил и подначивал нас, взрослых мужиков. Он хотел таким образом подогнать нас, заставив работать поживей, и в какой-то мере ему это удавалось.