Валентин Колесник - Взрастание

Валентин Колесник

Взрастание

О, стонать Русской земле,

Как вспомянуться первые годы

И первые наши князья.

О, светло светлая

И украсно украшена

Земля Русская!

Книга первая

Взрастание

Дай Бог вспоить, вскормить, на коня посадить.

Я, господине, хоть одеянием и скуден, но разумом обилен, юн возраст имею, а стар смысл во мне.

Глава І

Заскрипела жалобно дверь и глухо стукнулась о черную, трухлявую стенку хижины, которая стояла, перекосившись одним боком, а другим как бы держалась за стену рубленой стайни. Из черного проема двери выполз сгорбленный, седой старец. Он еле передвигал ноги, покашливал, ловил воздух; казалось, он выполнил тяжкую работу, а сделал всего – то, что перенес свое немощное тело через порог. Стоял, опирался на посох, передыхал.

– Ху – у – ух! – вздохнул Петр, покрутив головой.

– И куды ты сила поделась? Ведь столько лет был здоров и крепок и за ралом ходил, и лес валил, и вой был крепкий, а сплыли лета как вода, и унесли с собой силу и здоровье. А что осталось? Ничегошеньки….Ни богу, ни людям. Хижина, и та чужая.

– Неужто я всю долгую жизнь тако – то ничего и не содеял? – в который раз за последние дни задавал он себе один и тот же вопрос. Петр махнул рукой, поковылял вдоль стайни.

– Хе! – остановился старец.

– Яко – то ничего? А сыны мои? Два моих сына, то разве ничего? Не дал господь больше детей. Но Макар и Тимофей, то мои соколики – он гордо поднял голову и уже бойчее заковылял вдоль бревенчатой стены стайни. Ненадолго хватило старому Петру бодрости. Через десять шагов он запыхался и вынужден был остановиться. Он никак не мог свыкнуться со своим состоянием. Еще недавно, прошлым летом, он косил, да еще как косил, что немногие могли угнаться за ним. А в осень, когда вывозили сено, попал в дождь, промок до нитки, и с тех пор приключилась у него болезнь. Донимал его кашель, а более того бессилие, которого Петр боится пуще всего. Не вернутся силы, не сможет он работать, и Захарий выгонит его из хижины. А куда податься? Кто его примет немощного и хворого? Что будет тогда с его меньшаком Тимофеем?

– Боже, дай силы! Не для себя прошу, для сына! – старец перекрестился, прислушался. В стайне постукивали копытами кони, под стрехой чирикали воробьи, солнце плыло к закату, просвечивая еще теплыми лучами сквозь дрожащие листья осины.

– Вот ужо и иду по последним ступеням жизни, – подумал Петр. – Вельми быстро пробежал по ним, не успел и оглянуться. Совсем недавно, молодой и сильный, он оставил молодую жену с годовалой дочкой, а сам пошел в дружине Мстислава Владимировича, великого князя Киевского, воевать чудь. Шел в поход, думал привезти добра разного. Ну, может не золота, то хоть мехов та одеяний каких. А привез долго гноящуюся рану в бедре да невыплаченные долги за лошадь, что брал у Захария для похода. В то лето, как вернулся из похода, стояла такая жара, что речку Почайну можно было перейти вброд, а на полях посохли недозревшие хлеба. Зимой пришлось дорезать говядину, а коня подвязывали к стропилам, чтоб не упал. Кормилица – коровенка к весне издохла. Голодало не только семейство Петра. Голодали смерды и холопы в Киеве и по всей земле Киевской. Сытно было в хоромах бояр да у таких гостей – купцов, как Захарий.

Когда на Днепре тронулся лед, Петр здесь же под горой, где стояла его хижина, схоронил свое дитя, маленькую Светозару. Долго он тогда сидел на кривом березовом пне, постукивал лопатой по маленькому холмику, все, что осталось от его первого дитяти, и ругал всех богов: и Иисуса Христа, и божью мать непорочную, приснодеву Марию, и языческую богиню Макошь, которая считалась у русов богиней – роженицей, матерью всего сущего, и страшную богиню смерти Морану.

Стонало сердце, плакала душа. Чтоб не пришлось хоронить жену, пошел в закуп к торговцу лошадьми и дальнему родственнику по жене, жадному и злому Захарию. Первые годы Петр изо всех сил старался выплатить купу, а приходила зима, и снова приходилось идти на поклон, брать новую купу. А через пять лет завалилась их ветхая землянка, и Петр с женой и двумя малыми сынами перешел в хижину при конюшне Захария, да так и остался на всю жизнь в закупе. Тогда он превратился из свободного смерда – ратая в закупе, в обельного холопа, который не только ничего не имеет своего, но не волен даже своей жизнью распоряжаться. Жена через три лета умерла, не вынесла тяжкой роботы, ушла в лучший мир, в вырей, оставив ему двух сыновей. Вот уже два лета как старший Макар при помощи сотского Киприана Фатьяновича ушел в княжьи гридни на Киевскую гору, а меньшой Тимофей остался помощником и радостью отца.

Как бы он жил, не будь Тимофея?

Добрый, ласковый, Тимоша, любил старого отца, обещал никуда не уходить, остаться с отцом. Петр не хотел, чтоб меньшой пошел в гридни. Хорошо, коль хорошо. А, не дай бог, в какой битве изрубают, сделают калекой, одна дорога на паперть с протянутой рукой. Но и оставаться у Захария…. Не дай – то бог. На всю жизнь быть в закупе… Захарий найдет, что подсчитать и заставит работать на него всю жизнь. Особо такого, как Тимофей. Ему только шестнадцатое лето пошло, а крепким молодцом вырос, и работа горит в его руках. И косит, то коса поет в его руках, и смастерить что, то будто всю жизнь в руках топор держал, и к коням знает, как подойти: и подковать, и объездить, и к людям добр. Еще молод, а силой не каждый с ним справиться. На что уже Макар крепок, а в лето, когда проведывал, так и не смог побороть меньшого брата. Потом все звал его в гридни.

– Нет, – сказал Тимофей, – дондеже батюшка жив, никуды не пойду от него. Буду доглядать старость.

Петр доковылял до угла стайни, где на лето были составлены друг на друга сани. Поодаль на бугре, где было сложено свежее сено, стоял сын Тимофей и рыжий коновод свионских гостей, которые вчера причалили к притыке Почайной. Сын что – то зло и быстро говорил рыжему, тыча ему под нос клок сена. Старик прислушался, но ничего не мог понять, о чем они говорят. Оба говорили по – свионски. С малых лет Тимофей терся около чужеземных гостей, которые каждое лето причаливали к Почайной, и по несколько лет жили на ее берегу. Они закупали целые табуны лошадей у Захария. Добрый, услужливый и любознательный малец быстро овладел разными языками. Купец Захарий часто теперь заставлял Тимофея быть толмачом. Тимофей бойко тараторил на свионском, немецком, угорском, польском и греческом, а по – болгарски не только свободно говорил, но и песни пел, а болгарские гости его называли – «наш другарчик».

Петр, опершись спиной о нагретые солнцем бревна стайни, закашлялся. Кашлял долго, задыхаясь, со слезами на глазах. Тимофей услышал кашель отца, бросил под ноги свиону клок сена, подошел к Петру.

– Пошто, отче, пришел?

– Позрить, яко управился, – прокашлявшись, сказал старец.

– Да что, нет кому управиться? Я все приглядел. Поведем коней в ночное. Со мной поедут Варак, Филат, Градислав, Мартемьян, все уноши добрые и надежные. Из проданных коней беру толь Соколика. Я им сена на ночь заложил. Идем, отче, я тебя уложу.

– Я сам лягу. Вы уедете, я и лягу. А пошто кричит сей рудой? – кивнул бородой в сторону сена Петр.

– Кричит, чтоб я на ночь их лошадям дал овса, а не сена. Рыжий пес не смыслит ничего в сене, а кричит.

– Не заводился бы ты с чужеземцами. Пойдут жаловаться на тебя Захарию, а он и тако на нас злобится, – говорил Петр, снимая с сучка сыромятные пута.

– Отче, я возьму сегодня в ночное твою сулицу?

Петр, оторвавшись от сыромятных ремней, вопросительно глянул на сына.

– Пошто тебе сулица?

– Лексей рек, что из леса к его овцам стал наведываться волк. Надобно пособить старому.

– Возьми, возьми. Да будь осторожен, то, может, оборотень. Тимофей улыбнулся.

– Отче, якой оборотень? Оборотни не таскают из кошар овец, а сей двоих ужо унес. У него вот такой голос, – он приложил ко рту ладони и, вытаращив глаза, завыл волком, как учил его старый охотник одноглазый Воул, который таким воем приманивал волков и с одной стрелы укладывал их наповал. В стойлах заржали лошади, а из стайни выскочил рыжий свион, испуганно глядя про сторонам.

Петр и Тимофей закатились со смеху, а свион, поняв, в чем дело, замахал руками, закричал.

– Что он кричит? – спросил отец сына, снова начав перебирать кожаные ремни и железные цепи.

– Он речит, что вельми дикий наш край, – продолжая смеяться, сказал Тимофей.

– Оно хоть и дикой наш край, да не дичее иных. А ты, сын, не гневи духа Волоса и святого Николу.

– Отче, ты никак не отвыкнешь от старых наших богов. Поп Федор в церкви не раз рек, что многие русичи молятся еще языческим богам. Поп грозил, что будут отлучать от церкви таких, что то – великий грех.