Крыжовенное варенье (СИ) - Шеховцова Наталья

ПРЕДИСЛОВИЕ. О том, как я ночевала в Музее восковых фигур и о мистических событиях, случившихся

Мне предстояло провести ночь в компании сановитых покойников — восковых копий известных личностей, — задание редакции.

Начала со звонка создателю музея. Когда-то делала с ним интервью, и его домашний телефон значился в моей записной книжке. Но… оказалось, что я позвонила аккурат в день первой годовщины его смерти. Родные сидели за поминальным столом, а тут… покойного спрашивают к телефону… Жуть!

Новых руководителей пришлось долго уговаривать, чтобы не побоялись нарушить должностную инструкцию и сняли помещение с сигнализации. В конце концов, все утряслось.

Было ли мне страшно? Да, двух вещей. Первое, что засну, проснувшись, не вспомню, где нахожусь и свихнусь, когда увижу, кто меня окружает. Второе, что шаги пришедшего утром сотрудника музея приму за потусторонние. Тем более, что еще Гиляровский в "Москве и москвичах" описал здание как "дом с привидениями". Сегодня полно "очевидцев", готовых подтвердить: дядя Гиляй не врал.

Все знают этот дом. № 14 по Тверской, на первом этаже в нем расположен "Елисеевский" магазин. Построен в конце XVIII века для супруги статс-секретаря императрицы Е.И. Козицкой. Позже здесь жила княгиня Волконская и держала салон, потом поселилась некая затворница, странноватая, говорят, — точный прототип "Пиковой дамы". В 1932 в одной из комнат дома жил, получал первые публикации своего романа и умер Николай Островский.

Входную дверь не должны были закрывать снаружи, но кто-то из "хозяев" сделал это по-привычке. Впрочем, возможно, то была вовсе не ошибка, а коварный умысел, мол, раз девочка жаждет приключений… Короче, выбраться оттуда я не смогла бы, даже если бы захотела.

Обхожу зал. Стараюсь мыслить здраво. Паркет скрипит где-то совсем не там, где наступаю? — должно быть, каверза акустики. Чья-то тень мелькнула между Мао Цзедуном и Лениным. На самом деле, моя собственная, — зеркала, расположенные вдоль стен под углом друг к другу ввинчивают твое собственное отражение в центр выставки, точно ты сам стал экспонатом.

Их ровно сорок, тех, кто составит мне компанию этой ночью: тридцать семь джентльменов и три леди. Большинство из этих людей давным-давно истлело в могилах, а я могу бродить здесь сегодня и рассматривать их тела, столь же прекрасные, как при жизни.

Воск и внешний лоск, — если описать нашу "вечеринку" коротко.

А если подробно? Вообще-то было скучновато… Я ждала полуночи, а когда та наступила, оказалось, что ничего сверхъестественного не произошло…

Все равно, они — там, а я — здесь… Меж нами магический барьер — обычное музейное ограждение, провисающая веревка, а, кажется, будто ворота в иное измерение. И я шагнула "за"…

Вы замечали? Во всех залах, где выставлены восковые фигуры, приглушен свет. Полумрак создает эффект меняющихся лиц. Мне показалось, что лица стали суровее.

Рука Распутина осенила крестом мою спину, будто предостерегая. Резко обернулась в его сторону — нет, стоит недвижим, как ни в чем ни бывало…

Виктор Цой ухмыльнулся… Приближаюсь и ясно вижу, что левый глаз легенды рока движется, нацеленный на меня.

Это получилось как-то само собой, мне просто захотелось совершить приободряющий жест — я похлопала Цоя по плечу. Фигура заколыхалась, словно погруженная в транс. Оказывается, она вовсе не была прикреплена к полу. Пришлось подхватить певца, чтобы тот не упал, и даже слегка примять при этом его плащ. Наши лица оказались на расстоянии сантиметров двадцати друг от друга… Нет, на обычный, человеческий, облик не был похож. Скорее, на загримированную физиономию артиста, что в его случае вполне естественно. Не естественно было другое, тело — холодное и онемелое… И впрямь, как у покойника…

С познавательной пытливостью пора было заканчивать: ненароком раскокаю кого-нибудь, персоны-то ценные.

Я выбрала фигуру, рядом с которой чувствовала себя наиболее защищенной, от которой не веяло ужасом… Вы, наверное, удивитесь но ею оказалась Екатерина II. Придвинула топчан, села напротив. Вот так: царица стоит, а я сижу и рассказываю ей анекдоты про соседей по залу… Растолковываю, что такое телевидение ("это как бал при дворце, туда трудно попасть, но если попадаешь — сразу становишься знаменитым"), про современные дороги ("пить за рулем нельзя, а на проезжей части полно пробок"), про собственно руль, про повозки без лошадей…

— Ах, Ваше Величество, если бы вы смогли хотя бы подойти к окну…

Даже фотографии передают настроение и эмоции, трехмерная же копия человека излучает нечто большее, похожее на душу… Возможно, этому все же поспособствовал дух особняка.

Взгляд цеплял перстень на чуть вздернутой руке: изумруд в серебряной оправе. Похожий когда-то был у моей мамы. Откуда он появился в нашей семье — никто не знает, зато я хорошо помню, как мама, вот почти также, как и Екатерина Алексеевна, однажды взметнула руку и камень выпал в траву, искали — не нашли. Теперь даже не могу точно утверждать, был ли то изумруд — вряд ли…

Меня осовободили в восемь тридцать. Ничего особо сверхъестественного так и не произошло. Мистика началась несколько позже…

Кажется, я переоценила стойкость своей психики. Мой рассудок взболтанулся той ночью. Во-первых, не хватало ощущения жизни. Не своей, конечно, — екатерининской. Увидев человека вырванным из «контекста», захотелось этот «контекст» восстановить.

Оказалось, нет ничего проще. Ее слова доступны и сегодня. Екатерина Алексеевна первая из правителей оставила потомкам литературное наследие, в том числе личные дневники. Я прочла их. Потом пошла в Госархив и увидела их в подлиннике — страницы примерно двадцать на сорок сантиметров. Текст колонкой на половину листа, чтобы оставалось место для правки. И правка есть, почти профессиональная, со скобами-галочками в месте вставляемых фраз. Писано на французском, черными чернилами, размеренным почерком… Там же, в Госархиве, обнаружила письмо уже взятого под стражу Петра III с просьбой о помиловании и нервную, с ползущими вверх строками записку от Алексея Орлова о «болезни» супруга-императора.

Простые листочки, над которыми склонялись в раздумье вершители судеб человеческих. Их рукава касались этой бумаги, их смятение, страх, торжество дрожью отдавались в пальцах. И, быть может, эта вот закорючка стала следствием внутренней ажитации в момент принятия важного решения.

Кажется, напряженность, соответствующая моменту написания документов, передалась и мне. С тех пор мое существование как бы раздвоилось во времени. Я рулила на работу, садилась за компьютер, заходила в магазины. Но… замечала, что проезжаю мимо здания, построенного по проекту Казакова, в поисковике запрашивала отличие алонжевого парика от «крыльев голубя» и пару-тройку полок в шкафу нагрузила справочниками по антиквариату, быту второй половины XVIII века и обмундированию русской армии того времени… В телепрограмме кружочками обводились все исторические документальные и художественные фильмы. Даже элементарная гигиеническая процедура умывания по утрам сопровождалась свербящей, хотя и по-женски наивной мыслью: как же им хватало кувшинчика с тазиком?

Я проштудировала воспоминания современников государыни: ее подруги княгини Дашковой, брильянтщика Позье, агронома Болотова. Съездила в Питер, в Петропавловскую крепость, и добилась разрешения на коленках исползать недоступную для посетителей зону усыпальницы императоров (меня интересовали некоторые несоответствия в цифрах на гробнице Петра III, как выяснилось, со временем они были исправлены).

Прочла пьесы Екатерины Великой и сама начала писать… Получился детектив. Почему? Не знаю. Вы не найдете в нем ни одного вымышленного исторического события. К чему привирать там, где правда сама по себе кажется невероятной. Даже легшая в основу история про перстень с изумрудом отыскалась в Интернете, а я просто позволила ей обрасти художественными подробностями.