Джон Мастерс - Ночные гоцы Страница 10

— Собирается, но не прямо с бала. Ты можешь не волноваться за свой последний танец. Спокойной ночи. Спокойной ночи всем.

Он не проснулся, когда Джоанна вернулась домой, но когда Лахман стал тянуть его за ногу, чтобы разбудить, она была рядом. В желтом свете лампы тихий голос бубнил:

— Хзур, хзур, сархе панч байе, сархе панч байе, хзур…[15]

Он медленно сел, протирая глаза и взглянул на часы на ночном столике. Они показывали половину шестого. Он помешал чай в чашке и зевнул. Через час рота соберется на плацу. Он быстро оделся, пока по всему дому раздавались шаги множества слуг, и склонился над Джоанной, такой теплой и сонной, что сердиться на нее дольше было просто невозможно. Поцеловав ее в щеку, он прошептал ей на ухо:

— До свидания, любимая. Надеюсь, я скоро вернусь.

Она шевельнулась и пробормотала в подушку:

— До свид…не задерживайся — не люб… остава…дна.

Она снова погрузилась в сон, а Родни на цыпочках прошел в столовую. Две говяжьи отбивные покоились в застывшем жире на холодной тарелке. Должно быть, осел-повар встал в три утра, чтобы приготовить их. Он не смог их осилить, и, принудив себя съесть кусок хлеба и запить его чаем, вышел из дома.

Утро было свежим, и трое слуг, примостившиеся поверх багажа на запряженной буйволами повозке, кутались в одеяла. Он вскочил в седло и поскакал по дороге. Рядом, держась за стремя, бежал грум. Повозка тащилась позади.

Над рекой висела пелена тумана, и языки тумана обвивали деревья и лавки на Малом Базаре. Под пипалом сидел Серебряный гуру, устремив широко раскрытые глаза на север. Он чуть было не остановился, чтобы спросить, что значили его вчерашние слова, обращенные к воронам, но передумал — что толку? Только выставишь себя дураком. Интересно, что ответил комиссар мисс Лэнгфорд?

На плацу, ожидая его прибытия, выстроилась по стойке «смирно» его рота. Он приказал стать «вольно» и подозвал двоих туземных офицеров — своего заместителя субадара Нараяна Панди и джемадара Годса.

— Рам рам, сирдар лог![16] Все готово, субадар-сахиб?

Нараин был высокий, крупный человек с суровыми чертами лица и свисающими седыми усами. Продвижения в Бенгальской армии приходилось ждать долго, и его плечи согнулись под грузом прожитых лет. Он отдал честь.

— Так точно, сахиб. Двое сипаев больны, все остальные в сборе.

— А повозки с багажом? Провизия на две недели? Амуниция — по сто патронов на человека? Отлично. Мы выступаем.

Туземные офицеры отдали честь, повернулись кругом и разошлись по своим местам. Родни повысил голос:

— Слушай мою команду! Третья рота — по четыре расчитайсь! Нале — во! Быстрым шагом — марш!

Он повел их на север вверх по Хребту. Миновав Малый Базар и застывшего в неподвижности гуру, они свернули направо, на дорогу, связывавшую Бховани и Кишанпур. Широкая грунтовая дорога, изрытая глубокими колеями и обросшая по обочинам травой, была, как и сам Хребет, обсажена по краям большими мрачными деревьями. Она огибала с востока северные, туземные пригороды Бховани, а потом шла через возделанные поля. Позади Родни молча маршировали, выстроившись в колонну и подремывая на ходу, солдаты. Над головой, перекликиваясь на лету, пронеслась к реке вереница диких уток и закружилась над водой. Дорожная пыль была прибита прошедшим накануне дождем, и теперь дорога расстилалась перед ними бурой лентой. По мере того, как солнце поднималось над горами Синдхия, солдаты стряхивали с себя дремоту. Над стоявшими среди полей лачугами, мимо которых они проходили, стали появляться струйки голубого дыма.

Из чистенькой белой хижины выглянул старик. Он приставил ладонь ко лбу, всмотрелся, нырнул в хижину и, тут же выскочив наружу, засеменил к обочине, сжимая обеими руками саблю. Проезжая мимо, Родни нагнулся и прикоснулся к ней. Улыбнувшись, он сказал: «Рам рам, отец. Желаю здравствовать!» Кто в Бховани не знал этого скрюченного ревматизмом старичка! Говорили, что ему уже перевалило за девяносто, что вполне могло быть правдой, так как в 1783 году, в бытность свою сипаем двадцать четвертого полка Бенгальской туземной пехоты, он участвовал в захвате французского знамени под Каддалором.[17] Он ушел в отставку субадар-майором, достигнув самого высокого воинского звания, доступного туземцу — и это тоже было давным-давно. Теперь, еле волоча ноги, он выходил приветствовать каждый проходивший по его земле воинский отряд и при малейшей возможности мог часами рассказывать дрожащим голосом о Уэлсли, Лэйке, Комбермере,[18] блаженно развертывая переливчатый шелк прошлого. Оглянувшись, Родни увидел, как старик кланяется туземным офицерам. Это ему совсем не понравилось — все должно бы было быть наоборот, так как они были и моложе, и ниже званием. У старика за плечами были долгие годы и бесчисленные битвы, к тому же он был субадар-майором Бенгальской туземной пехоты. Конечно, его офицеры принадлежали к высшей касте, а старик, скорее всего, к низшей, как большинство сипаев старых времен. Этим все и объяснялось. Но все равно Родни это было не по душе.

Солнце уже стояло высоко в небе. Дорога пошла по холмам — долины Кишана и Читы разделял тридцатимильный отрог гор Синдхия. Начинались джунгли: стайки попугаев и зеленых голубей, качающиеся на ветках обезьяны, мужчины, возделывающие на вырубках крохотные поля, лесные деревушки и застенчивые женщины в ярких одеждах у колодцев, буйволы, крутящие скрипучие водяные колеса, а может быть, и развеселая свадебная процессия. Дневная стоянка намечалась в Адхистре. Там он достанет свой дробовик и поохотится на лесную птицу. Он прицелился из воображаемого ружья в еще одну вереницу уток, и немелодично, но бодро засвистел в такт стуку копыт Бумеранга.

Какое великолепное серебристое утро! Каждый шаг коня уводил его все дальше от Бховани — от приглашений на чай, от вечеров за вистом, от вечеров за безиком, от бесконечных обсуждений недостатков сипаев-новобранцев, размеров офицерского жалованья и добродетели офицерских жен. С каждым дорожным столбом все дальше растворялись в пространстве дрожащий тенор Кавершема и ворчливый бас Булстрода, угрюмый кальвинизм МакКардля и католическое остроумие Гейгана. Бховани был Индией для англичан. Но впереди его ждала другая Индия, царственная Индия индийцев. Ему вспомнились слова Кэролайн Лэнгфорд. Что ж, теперь, если только он не будет отворачиваться нарочно, он сумеет увидеть другие покои дворца.

гл. 4

На следующий день, второго января, вскоре после полудня, джунгли расступились перед ним, и он выехал на открытое пространство. Лоскутные поля отлого спускались к густым деревьям, которыми зарос берег Кишана. Трава под ними была усеяна плоскими каменными плитами и кучами серого пепла, и усыпана соломой: поколение за поколением путники останавливались на берегу, чтобы накормить упряжных животных и перекусить самим перед тем, как переправляться через реку. У самой кромки берега стояла неповоротливая баржа. На барже три паромщика, сидя на корточках вокруг простого глиняного горшка, из которого торчал стебель бамбука, курили этот дешевый кальян.