Густав Эмар - Дикая кошка Страница 10

Он ввел его в палатку.

Там вокруг огня совета сидели и важно курили свой калюмет главные ульмены племени.

Вправо от Овициаты, на резном треножнике из опалового дерева, сидел вождь, которого молодой человек еще не видел.

Это был старец по крайней мере восьмидесяти лет: его белые как снег волосы ниспадали в беспорядке на его плечи и грудь и смешивались с бородой; его почтенное лицо сияло величием. Закутавшись в пестрое пончо, он безмолвно курил свой калюмет, по-видимому погрузившись в ту созерцательную дремоту, которая так свойственна жителям Востока и туземцам Америки. Этот вождь, к которому индейцы питали глубокое уважение, назывался Ононтхио, или Большая Гора. Это был отец Овициата.

Прежде он был славнейшим воином в своем племени; но с того времени, как лета заставили его оставить дело войны, он прославился мудростью в советах, и индейцы слушали его как оракула; но подобно всем старикам он говорил весьма мало; иногда он не произносил ни одного слова по целым неделям, что еще более придавало авторитета его словам, когда он удостаивал высказать свое мнение или отдать приказ.

Когда приготовительные церемонии окончились, и калюмет обошел вокруг огня совета и возвратился к Овициате, он встал и, обратившись к дону Дьего, сказал:

– Пусть мой брат говорит, наши уши открыты; великие техюэльские вожди слушают его и Шемеин (священная черепаха) желал бы, чтобы его предложения соответствовали нашим ожиданиям, для того, чтобы мы могли благородно исправить ту ошибку, в которую нас невольно ввел один негодяй.

При этом оправдании, несколько наглом, молодой посланник не мог удержать презрительной улыбки; но тотчас же овладев собою, он хладнокровно и с необходимой важностью произнес:

– Техюэльские ульмены, – сказал он, – вот колье – письмо главного вождя бледнолицых живущих на берегах безбрежного озера. В этом колье он предлагает вам продолжение своей дружбы и просит у вас вашей. Кроме того он желает заключить с вами прочный союз, обязуясь помогать вам в ваших войнах, уважать вашу охотничью территорию и поступать везде, где бы он не встретился с воинами пяти наций, как со своими братьями и детьми.

Если вы примете то, что мне поручено предложить вам от его имени, то для вас будут приготовлены в Санта Роза-де лас-Андес богатейшие подарки, куда явится за получением их один из Ульменов в сопровождении своих воинов.

Эти подарки будут состоять из множества ружей, ножей, пятидесяти бочонков пороха, двадцати бочонков пуль, ста бочонков водки и пятисот шерстяных одеял. Вождь, который отправится в Санта Роза, приведет к великому вождю бледнолицых отряд из четырех тысяч лучших из пяти наций воинов, которые помогут нам в войне, которую мы объявили вероломным малюкосам.

Между нами и могущественной техюэльской нацией топор будет зарыт на такой глубине, что дети наших детей не найдут его в продолжение тысячи лунных годов. Пусть мои братья ульмены обдумают мои предложения. Я все сказал.

После этой речи последовало продолжительное молчание, во время которого индеец, введший посланника, вывел его. Через час дон Дьего был введен в собрание вождей.

– Брат мой, – сказал Овициата, – ульмены техюэльской нации принимают предложение их белого отца: прочный мир да будет между нами. Малюкосы бабы, которых техюэли принудят одеться в юбки; вот мой тюрбо в знак мира. Завтра один из главных ульменов отправится в Санта Роза за получением подарков, а другой отправится с тобой для того, чтобы условиться с токи бледнолицых о числе воинов, которых они от нас требуют. Пусть брат мой займет место у огня совета: он молод; но мудрость его велика. Хорошо ли я сказал, могущественные люди? – добавил он, обращаясь к воинам.

Они молча поклонились.

– Я благодарю, – ответил дон Дьего, – моих краснокожих братьев за то, что они приняли предложения, которые мне поручили им сделать; мне очень жаль, что я не могу остаться долее с вами; меня заставляет мой долг немедленно возвратиться в Санта Роза вместе с испанцами, которые находятся здесь, а также вместе с донной Мерседес, – добавил он, ударяя на последние слова.

– Мерседес остается, – с вызовом сказал Овициата, – она моя.

– Донна Мерседес – моя невеста, – продолжал молодой человек с гневом, – она почти моя жена; я не уеду без нее.

– Собака! – крикнул вождь, вставая с бешенством и ухватившись за топор; но старый вождь, который до этого времени, казалось, не принимал большого участия в том, что происходило перед ним, встал вдруг и заставил Овициата замолчать:

– Замолчи, сын мой, – сказал он дребезжащим голосом, – этот человек свят, как и все то, что принадлежит ему: его жена должна следовать за ним.

– Но эта девушка еще свободна.

– Правда ли это? – спросил старик.

– Нет, – ответил полковник, – она дала мне слово.

– Пусть она едет, – решил Ононтхио, – и да покровительствуют вам обоим Шемиин и Мишабу. Я сказал все.

Сказав эти слова, старик опустился на свое место и, казалось, снова погрузился в свои размышления.

Овициата не смел открыто сопротивляться своему отцу, он знал его влияние на ульменов; с силой притворства, свойственного индейцам, он успел подавить бешенство, кипевшее в его сердце, и спокойным голосом, с бесстрастным лицом и улыбкой на губах он приказал возвратить молодому человеку донну Мерседес и ее кормилицу.

– Хорошо, – сказал Ононтхио, – мой сын справедлив и мудр, он будет великим вождем.

Индейский вождь задрожал от радости при этой незаслуженной похвале; но овладевши собой, сказал:

– Мой брат, дон Дьего, получи обратно твою жену и позабудь о том, что между нами произошло; ты должен извинить меня, потому что я люблю ее.

– Мой брат, извини меня, а ты Мерседес, – добавил он, обратившись к молодой девушке, которую привели, – прости меня, я буду молиться о твоем счастье, сохрани доброе воспоминание о товарище твоего детства; прощай, и как сказал мой отец, да хранят вас Шемиин и Мишабу.

Молодые люди, успокоенные этими словами и по честности своей поверившие, удалились, от души поблагодарив старика и его сына.

Спустя два часа, дон Дьего де Лара, Перикко и прочие испанцы, находившиеся с ними в плену у индейцев, поспешно направились к Санта Роза де лас Андес.

Спустя несколько минут после их отъезда, из кочевья вышел толстяк, которого мы уже видели мельком, и направился по тому же пути.

Его сопровождал Овициата.

Дойдя до границы просеки, они остановились в таком месте, где их никто не мог ни видеть, ни слышать.

– Отправляйся, – сказал Овициата, – то что нам не удалось сегодня, то удастся завтра.

И положив на руку испанца тяжелый замшевый кошелек, наполненный золотым песком, спросил его: