Юрий Вронский - Кровь викинга… И на камнях растут деревья Страница 10

После доброго ужина все спят крепким сном. Мёду за ужином один я не пил. Угощали меня, конечно, да, спасибо, Тюр заступился. В темноте на берегу ещё костер догорает, где пировали варяги. Тихо. Только спящие храпят да быстрая вода речная у борта журчит.

Я ощупью пробираюсь на корму. Месяц ещё не взошёл, темь такая, что собственных ног не видно, того гляди, наступишь на кого-нибудь.

Вот оно! Чувствую, тёплое – чья-то рука. Отдёрнул я ногу, будто на змею наступил, замер. Ничего, обошлось, помычал варяг и затих.

Пошёл дальше – кому-то на бороду наступил. Этот закричал по-варяжски, умолк, а потом заговорил сердито. Я стою ни жив ни мертв. Пробормотал что-то варяг и снова захрапел.

Конечно, проще было сразу прыгнуть за борт, чем пробираться на корму, да боялся я: вдруг кто-нибудь услышит всплеск и решит, что пьяный варяг за борт свалился. Поднимут тревогу, запалят светочи, начнут искать.

Добрался я до кормы, ухватился за якорный канат и спустился в воду. Вода студёная, сразу-то даже вздохнуть не могу, будто чёрствым куском подавился. Разжал я пальцы, и подхватило меня течение.

Вылезаю из воды, гляжу: далеко вверх по реке остатки варяжского костра мерцают, изрядно отнесло меня. Оно и лучше, к деревне ближе.

Припустил я бегом вдоль берега. Чтоб в пути не сбиться, на прибрежную воду смотрю, в ней звёзды небесные струятся-переливаются.

Вот и деревня – крыши на звёздном небе чернеют. Вышел на дорогу. Она за день нагрелась, ещё остыть не успела. Быстро зашагал я по ней. Ноги мне были вместо глаз. Чуть свернёшь в сторону – трава холодная, в росе. Вижу впереди огонёк. Это та добрая женщина приотворила дверь и лучину перед нею зажгла, чтоб мне в потёмках не плутать, ища её избу.

Не успел я постучать, дверь отворяется, на пороге она сама. Обнимает, как родного сына, шепчет:

– Мокрый, бедняга, продрог!

Глава двадцатая. Домовой

Продолжение рассказа Кукши

В избе тепло, пахнет квашнёй. Хозяйка даёт мне сухую рубаху.

– Теперь пойдём, – говорит, – отведу тебя в надёжное место.

Мне уходить неохота, хорошо у неё в избе, как дома у матушки, ребятишки по лавкам спят, и меня в сон клонить начало. Однако встаю и иду следом за ней прочь из избы.

Берёт она меня за руку и куда-то ведёт. Глаза к темноте попривыкли, вижу: идём лугом, различаю лес впереди. К лесу она меня и ведёт.

В лесу уже вовсе ничего не видать. Она дорогу знает, а я за ней, как слепой иду. Шли мы, шли, наконец остановились. Велит она мне нагнуться. Нагнувшись, делаем с нею несколько шагов. Здесь, верно, какая-то постройка. И тут она открывает над нашими головами лаз. Лаз тот ведёт в какое-то помещение, и, вижу, оно чуть-чуть освещено. Влезаем туда по лестнице – по наклонному столбу с зарубками. В помещении – очаг, в очаге угли тлеют. У стены идолы стоят, один большой, другой поменьше. Это, вишь, здешнее чудское капище[43]. Женщина говорит:

– Здесь тебя не найдут.

Кидает она на угли берёсту, раздувает огонь, приносит толстых сухих поленьев. Хорошо стало, пламя над дровами приплясывает, дым к крыше, к волоковому отверстию, поднимается. Светло, тепло. Приносит она охапку сена.

– Вот, – говорит, – тебе постель. Живи здесь, пока варяги не уплывут своей дорогой. А там видно будет. Еды здесь достаточно, боги всегда готовы поделиться с людьми, попавшими в беду.

Гляжу: возле идолов вяленая рыба, мясо положено, деревянная чашка с кислым молоком стоит.

Женщина ушла, а я в углу на сено лёг. Идолы на меня уставились, страшновато мне, одно себе твержу: наверно, добрые они, иначе женщина не привела бы меня сюда.

Лежу, гляжу на идолов, боязнь мало-помалу прошла, уютно. Проваливаюсь я куда-то, а на сердце сладко, весело.

Очнулся я в родной избе. Никого в ней нет. Посреди избы светец стоит, в нём лучина горит. И лучина эта не простая – горит она и не сгорает.

Зову матушку, сестёр – никто не откликается. И вдруг вместо них невесть откуда является витязь. Усищи вот такие, шлем как жар горит, у пояса меч. Гляжу, а это Домовой, предок нашего рода. Я его сразу узнал, хоть и не видел никогда.

Глянул он на меня грозным взглядом – оторопь меня взяла. Говорит громовым голосом:

– Ты хочешь вернуться домой, а сам ещё не отомстил за кровь матери!

Откуда-то взялись матушка и сёстры, стоят у стены, как идолы чудские, кивают речи Домового. Хочу что-то сказать в своё оправдание и ни слова не могу вымолвить.

А Домовой пошёл к двери. У порога остановился, вынул меч из ножен и поставил его возле косяка. И сияет тот меч, что солнечный луч.

– Вот тебе меч. Убьёшь обидчика – вернёшься домой.

Матушка и сёстры опять кивают. Гляжу: где ж Домовой?

Дверь вроде не отворялась, а Домовой пропал, будто его и не было. Матушки и сестёр тоже не видать – вместо них у стены стоят недвижные чудские идолы. И меча нет – падает сквозь щель солнечный луч.

Глава двадцать первая. Возвращение к варягам

Продолжение рассказа Кукши

Вылез я наружу – солнце уже высоко. И напал на меня страх: вдруг варяги уже уплыли? Огляделся: капище, в котором я ночевал, посреди лесной поляны стоит, на четырёх пнях, как на птичьих ногах, корни, как лапы. Такие же избушки на курьих ножках ставят в лесу и наши соседи – весь.

Нашёл я тропу, по которой мы с хозяйкой пришли, и припустился по ней. Кругом сосны огромные, толстые, вьётся тропинка между ними, через корни перепрыгивает. Бегу я и думаю: если варяги уплыли, мне конец. Зачем жить, коли отомстить за кровь рода я уже не могу, а вернуться домой не смею? И так мне захотелось увидеть варягов, словно нет для меня на свете людей дороже!

Как я буду мстить, я и не думал тогда. Бегу и одно твержу: только бы не уплыли, только бы не уплыли! В лесу сумрачно, лишь иногда сверкнёт солнечный луч, как меч, что Домовой мне оставил. Не знаю, может, это и был меч.

Наконец лес редеет, тропка ведёт лугом в деревню. Я деревней бежать не хочу, вдруг встречу там эту добрую женщину? Что я ей скажу? Да и нельзя мне сейчас задерживаться. Бегу в обход деревни.

Вижу: над варяжской стоянкой дымок поднимается. Обнадёжил он меня немного, может, думаю, не уплыли ещё! Выбегаю на берег, на косогор, смотрю: пусто, лишь уголье тлеет. Глянул на реку, тоже пусто.

Упал я ничком на траву и лежу. Ни о чём не думаю, будто у меня и дел никаких нет. Лежу себе, и всё. Долго лежал. Потом встал, спустился к воде, поплёлся по берегу.

Иду и камешки ногой в воду кидаю. Ухвачу пальцами камешек и кину, ухвачу и кину. И слушаю, как они булькают. Стали мне лодки попадаться, вытащенные на песок. И словно проснулся я. Столкнул один челнок в воду и давай грести!

Знаю, конечно, что догонять в долблёной лодочке добрый варяжский корабль дело пустое, однако гребу что есть мочи. А что мне ещё делать? Гребу и думаю: буду плыть, пока не найду варягов или не погибну в чужом краю.

И вот чудо: недолго мне и плыть-то пришлось! Не оставил меня Домовой своей заботой. Миновал я деревню, проплыл ещё немного, глядь: стоит в заводи дракон, а варяги мои на берегу у костра сидят, обед стряпают. Обрадовался я, и варяги тоже. Накормили они меня, и поплыли мы дальше опять вместе.

Покуда плыли морем сюда к вам, судьба не послала мне случая убить Свана, а, может, всё дело в том, что у меня не было настоящего оружия. Ныне же у меня есть меч, и я убью Свана, когда буду с варягами в походе.

Ну вот, всё я тебе рассказал, ничего не утаил.

Теперь Харальд знает, что нешуточное дело обязывает Кукшу отправиться в поход с викингами. Возразить тут нечего, более того, он должен помочь Кукше в его деле, только ещё не знает, как к этому подступиться, но он непременно что-нибудь придумает!

Глава двадцать вторая. Замысел Харальда

Добрый меч у Кукши: ударишь на лету подброшенную тряпку – тряпка пополам. От души, видно, пожаловал его Кукше старый конунг. Когда никто не видит, Кукша вынимает меч из ножен и подолгу любуется им или начинает размахивать, воображая, будто рубит Свана. Ему объяснили, что меч у него ромейский, из далёких южных краёв, народ там помельче северного, потому и меч покороче. Ромейский меч, сказали ему, хорош как отроческое оружие, когда же Кукша станет взрослым мужем, у него будет меч, как у остальных, а этот он в свою очередь подарит какому-нибудь отроку.

Кукша вспоминает меч, который Домовой оставил ему у порога чудского капища и который превратился в солнечный луч. Может быть, это тот же самый меч?

Теперь Харальд и Кукша рубят прутья каждый своим мечом. Спору нет, хороший меч и у Харальда, но чужой меч или собственный – тут нет никакого сравнения. Свой словно и блестит ярче, и свистит веселее, и в руке сидит крепче.

Судьба вручила Кукше оружие для того, чтобы он мог отомстить, дело только за удобным случаем. Однако, пока он гость конунга, об убийстве Свана не может быть и речи, ведь Сван тоже гость. Кто из смертных решится попрать закон гостеприимства?

Однажды Харальд говорит Кукше: