Сергей Михеенков - Днепр – солдатская река Страница 10

Бальк закурил. Врач запретил ему курить. Потому что разрывной пулей оказалось задето лёгкое. А это серьёзно. Правда, не так серьёзно, как ночная атака русских, пусть даже и без артподготовки, и ограниченными силами, но всё же – атака, и именно на твоём участке, где твой schpandeu, куда ни крути, главное действующее лицо. А ты, пусть даже второй номер, не просто при нём… Так что можно и покурить. Ему подарили целых две пачки «Юно»! По фронтовым меркам – целое состояние. Всё-таки фюрер Великой Германии о них, своих доблестных солдатах, заботится достаточно хорошо.

Да, теперь думал Бальк, когда я вернусь в свою роту, старик обрадуется. «Ты вернулся, Бальк! – скажет он, глядя из-под своих кустистых бровей, как смотрит на солдат, которых особенно ценит. – Ты лучший солдат фюрера на всём этом чёртовом фронте! – скажет он и похлопает его по плечу. И тут же всучит обмотанный лентами тяжёлый schpandeu и скажет: – Он давно ждёт тебя, сынок. Ты достоин его». И прикажет в течение двадцати четырёх часов подобрать себе второго номера из нового пополнения. Ветеранов он ему в расчёт не даст. Да ветераны и сами не пойдут к нему. И вовсе не потому, что он слишком молод, чтобы заставлять солдата, воевавшего под Вязьмой и Калугой, без конца, когда это нужно и когда не нужно, протирать затвор и приёмник пулемёта, набивать патронами ленты и следить, чтобы в патронную коробку не попадал песок. Просто те, кто побывал в боях, хорошо знают, что такое пулемёт в бою. У пулемёта слишком много врагов, которые тут же бросаются на него: миномёт, противотанковое орудие прямой наводки, снайпер, крупнокалиберный пулемёт противника. А в последнее время иваны наладились стрелять по пулемётным расчётам из своих крупнокалиберных противотанковых ружей. От такой пули со стальным сердечником невозможно укрыться даже за штабелем мешков, наполненных песком или землёй.

Бальк курил, прислушивался к реакции своих лёгких на табачный дым. Под горлом накапливался ком, он щекотал и даже в какой-то мере развлекал, но не беспокоил. Рядом стояла группа отпускников с нашивками мотопехотной дивизии «Великая Германия». Эти парни и здесь, на перроне, чувствовали своё особое положение. Разговаривали громко и так же громко и, как показалось Бальку, нарочито заразительно смеялись своим шуткам. Вокруг них были свалены целые горы чемоданов, чемоданчиков и разнокалиберных баулов. Как будто не чемоданы вовсе, а настоящие повозки выкатились на перрон и образовали затор, сгрудившись в беспорядке вокруг людей, беспечно стоявших там и тут в ожидании эшелона. Целые обозы! Что ж, хорошее настроение было логичным и понятным. Солдаты ехали с фронта. Они возвращались из России. «Великая Германия», если верить сводкам, успешно дралась где-то на Юге, под Харьковом в районе Ахтырки. Судя по багажу, в это охотно верилось. Но почему их занесло сюда, на север? Видимо, здесь родина этих счастливчиков, догадался Бальк. Последняя пересадка перед домом.

Он пускал перед собой синие кольца дыма. Этому занятию его научил унтер-фельдфебель Штарфе. Удивительное дело, с унтер-фельдфебелем Штарфе он воевал всего ничего, а вспоминает его чаще, чем кого бы то ни было. Обаяние личности? Бальк вспомнил эту фразу, суть которой его когда-то интересовала настолько, что он проштудировал несколько книг и погрузился в философские трактаты, которые нашёл в университетской библиотеке на самых дальних и укромных полках. Всё, что он узнал и смог постичь из своих университетских штудий на эту тему, менее всего подходило к его бывшему первому номеру. Но тем не менее Бальк испытывал к своему погибшему товарищу и наставнику именно эти чувства. И тут ничего не поделаешь, в конце концов понял он. Всё надо вначале пережить. Потом придёт осмысление. В том числе и всего того, что мы натворили там, на Востоке. И что ещё натворим и с Европой, и с Германией.

Сине-сиреневые кольца-облака расплывались перед ним. Отдалялись на полметра, там их подхватывал ветер, вырывающийся из-за ближнего пакгауза. И вдруг в самом центре очередного кольца Бальк увидел несколько точек. Точки казались неподвижными, но они увеличились с каждым мгновением. Вот уже можно было разглядеть их боковые отростки. Он мгновенно понял, что это. И тут же, как неизбежное продолжение реальности, на берегу возле пирса захлопали зенитки.

– Воздух!

– Самолёты!

– В укрытие! Скорей! Скорей!

Всё произошло так быстро, что даже он, не единожды переживший налёты русских пикирующих бомбардировщиков и три раза попадавший под штурмовку летающих танков Ил-2, не успел найти лучшего укрытия, чем лечь прямо у края платформы на заплёванную землю, куда сметали всякий мусор с подошв пассажиров. Он уткнулся носом в эту спасительную благодать земли, чувствуя слева, откуда появились самолёты, высокий косяк бетонной плиты. Она-то его и спасла. Взрывная волна и осколки первых бомб скользнули по платформе и, сметая не успевших укрыться и их багаж, чугунные каркасы лавок, выкрашенные в чёрный цвет, и белые гипсовые вазоны с цветами, пронеслись над его затылком и зашлёпали по деревьям примыкавшего к вокзалу сквера.

После первой волны самолётов показалась вторая. Бальк понял, что их удар направлен на станцию. В тупике стояло много вагонов и несколько паровозов под парами. Все они были разбиты сразу же. Оттуда валил пар и чёрный дым мгновенно вспыхнувшего пожара. Загорелись вагоны и цистерны, и с каждой минутой они разгорались всё сильнее и сильнее. На путях, среди разбросанных шпал и вывернутых, искорёженных и забранных в небо рельсов метались какие-то люди. Видимо, охрана и машинисты разбитых паровозов. Бальк понял, что надо делать, чтобы уцелеть. Он вскочил на ноги, перемахнул через низкий парапет, отделявший перрон от сквера, и метнулся в сторону пустыря. Там виднелись глубокие балки, похожие на противотанковые рвы, которые он видел в России. Отличие их от русских противотанковых рвов заключалось лишь в том, что эти давно заросли кустарником и дубами. Пустырь они вряд ли будут бомбить. Только бы успеть. В такие мгновения солдата спасает чутьё, то, что он приобретает за месяцы окопной жизни. Если пуля или осколок не прерывают его опыт. Включается некий неведомый доселе мотор, который направляет солдата туда, куда нужно. Как правило, мотор действует безупречно. Скорость – максимальная.

– Куда? – заорал жандарм, выскочивший откуда-то сбоку. Кажется, это был один из тех, кто остановил его час назад и приказал постричься. Бальк оттолкнул его руку и метнулся в сторону от домов и тротуаров. Жандарм не сидел в окопах под Вязьмой и Жиздрой. У него нет мотора выживания. Он и под бомбами думает о долге. Такие, если попадают на фронт, живут до первого боя.

Самолёты приближались стремительно. Теперь уже более организованно захлопали зенитки на побережье. Но тут же их стрельба потонула в оглушительном грохоте бомбовых разрывов, сливавшихся в сплошной рёв. Значит, бомбят и причал, и госпиталь, и концлагерь. Надо успеть добежать до оврага. Ноги его несли так, как не носили во время тренировок, когда старик бегал за ними с ореховой палкой с намерением огреть каждого, кто споткнётся или окажется менее проворным, чем остальные солдаты его роты и, главное, он сам. Вот уже пошли кусты. Они хлестали его по лицу и рукам. Впереди бежал ещё кто-то. Бежавший впереди тоже, видимо, обладал опытом выживания. У него тоже заработал тот спасительный мотор. Он бежал именно туда, в теснину оврага, переходящую в ущелье. По дну ущелья тёк ручей. Они не успели добежать до отвесной скалы, под которой можно было укрыться, как замелькали тени самолётов, позади и впереди загрохотало так, что земля содрогнулась, и сверху посыпались мелкие камни и земля, какой-то хворост и куски досок. Бежавший впереди упал. Бальк машинально, как не раз делал это в бою, подхватил его, поволок вперёд.

– Скорее! Скорее! Туда!

Товарища нельзя бросать в трудную минуту. Потому что именно он спасёт тебя, когда в переплёт попадёшь ты.

Наконец они доковыляли до неглубокой пещеры и упали на сухой щебень, вымытый водой, которая в ручье, видимо, поднималась после ливней и затопляла пещеру. Взрывы, казалось, приближаются к ним. Сверху сыпались камни. По ущелью потянуло толовую гарь и чёрные струи дыма. Где-то неподалёку полыхал пожар. Одна из тяжёлых бомб разорвалась дальше, в глубине ущелья. Их обожгло взрывной волной, которая пронеслась над ручьём, как смерч, мгновенно испарив всю воду. Они, оторванные от всего мира, обхватили друг друга руками и некоторое время сидели так, прижавшись телами к сырым камням пещеры. Именно пещера спасла их от взрывной волны и камней, продолжавших время от времени обрушиваться сверху.

Но наступил конец и этому ужасу. Самолёты улетели. Кажется, они очнулись не сразу. Первым в себя пришёл Бальк. Он огляделся и увидел, что на него испуганно смотрит девушка. Ну конечно, мгновенно смекнул он, пахнет от неё, не так, как пахнет от солдата. И как он сразу не сообразил?