Принцесса викингов - Вилар Симона Страница 10

– Я так счастлив, что вновь вижу тебя, Эмма! – твердил он. – Я днем и ночью думал о тебе. Когда Ролло сообщил, что ты едешь в сопровождении Ботто, я считал часы, оставшиеся до нашей встречи. Тебе нравятся твои покои? Они находятся в пределах епископского дворца. Рядом храм – тебе, наверное, захочется посещать службы. Мой друг, епископ Франкон, ждет тебя, ибо я много беседовал с ним о тебе. А в этом ларе я собрал для тебя музыкальные инструменты: лиру, лютню и даже свирель, хотя это вовсе и не женский инструмент. Мне сказали, что ты любишь музыку.

Атли закашлялся, прикрывая лицо, и отвернулся. Его худое тело под синей туникой содрогалось, и он вынужден был опереться на ларь. Когда же он пришел в себя, Эмма жестко проговорила:

– Я, безусловно, твоя рабыня, но если ты прикоснешься ко мне – я убью себя.

В глазах у Атли плескалась боль, но, когда он заговорил, голос его звучал ровно:

– Ты не рабыня, Эмма. Я люблю тебя, ты краше всех женщин, которых я знал. Мне самому не по душе тебя неволить, и я хотел бы одного – стать твоим другом. Может, потом, когда-нибудь… Я…

Он снова закашлялся, и Эмма с отвращением отвернулась.

Однако, когда Атли заговорил о том, что Ролло желает, чтобы Эмма с Атли вступили в брак, она заявила, что, как принцесса франков, не вправе распоряжаться собой.

– Я знаю, – улыбнулся Атли. – Ролло уже отправил гонцов в Париж. Тебе нечего бояться, ибо мой брат обещал герцогу Нейстрийскому, что с твоей головы ни один волос не упадет, если Роберт не предпримет военных действий против норманнов.

Эмма приглушенно ахнула. Так вот для чего Ролло похитил ее у Роберта! Просто чтобы использовать как залог мира, как трофей, из-за которого можно торговаться с сеньором Парижским.

– Твой дядя принял это предложение, Эмма, – продолжал Атли, – выдвинув только одно условие: никто не должен знать, что ты из рода франкских правителей. Он уверен, что ты стала наложницей Ролло, и считает это позором для франков. Мой брат не стал разубеждать его, но, по просьбе герцога, объявил здесь всем, что ты – дочь графа Беренгара из Байе. Надеюсь, ты не станешь возбуждать гнев Ролло, утверждая иное. Брат дал герцогу слово, и будет весьма прискорбно, если ты не будешь считаться с его волей.

«Я все это время только и делала, что шла вразрез с его волей», – подумала Эмма, но что-то подсказывало ей, что дерзкий бродяга, сносивший ее выходки, и гордый правитель, едва удостоивший ее взглядом, – совсем разные люди. Пожалуй, не следует проявлять чрезмерное своеволие. Теперь она лишена главного оружия – уверенности в своей красоте. Та женщина, которая находилась рядом с Ролло, была просто прекрасна, Эмма же чувствовала себя никому не нужной и совершенно несчастной.

С этого дня она стала покорной пленницей. Атли не слишком докучал ей, и Эмма была признательна ему за это. Младший брат был всегда занят, но вечерами находил время навестить девушку.

В первые же дни ее пребывания в Руане Ролло, как и обещал, представил ее епископу Франкону. Тот чем-то напомнил Эмме ее наставника отца Радона – такой же рослый, тучный, с темными живыми глазами. Однако если лесной аббат был больше похож на простолюдина, каким и был по рождению, то во Франконе Руанском с первого взгляда угадывался потомок старинного галльского рода – это проявлялось и в манере держаться, и даже в пристрастии к обильным трапезам.

– Тебе не стоит падать духом, – заявил ей достойный прелат, перебирая аметистовые бусины четок удивительно подвижными и тонкими для его внушительной фигуры пальцами. – Я справлялся о тебе у норманнских братьев. – Так он именовал Ролло и Атли. – Жизни твоей ничего не угрожает. Более того, Роллон обещал франкскому герцогу, что ты будешь жить в обстановке, подобающей твоему происхождению.

– О да! – усмехнулась Эмма. – А сообщил ли норманн моему сиятельному дядюшке, что желает уложить меня на супружеское ложе к своему хворому братцу?

Епископ удивленно поднял тонкие подкрашенные брови.

– А разве ты еще не делишь с ним ложе?

И, увидев, как возмущенно вспыхнули глаза девушки, усмехнулся:

– Значит, Атли не так уж много требует от тебя. Что же тогда тебя не устраивает?

Эмма мрачно смотрела перед собой.

– Никому до меня нет дела, – грустно проговорила она. – Даже для дяди я стала всего лишь разменной монетой в его игре. Поэтому единственное, о чем я хочу попросить вас, преподобный отец, – это позволить мне удалиться в одну из Христовых обителей.

Епископ Франкон пожевал пухлыми губами.

– Не скрою, дитя мое, правитель Нормандии Роллон наделил меня кое-какими полномочиями в отношении моей паствы. Однако вряд ли он позволит мне взять под свое покровительство такой неслыханный трофей, как франкская принцесса, в чьих жилах течет кровь Робертинов и Каролингов.

– Но ведь для всех я всего лишь безымянная пленница! – горячо возразила Эмма, поднося сжатые кулачки к лицу.

– У каждого из нас свой крест, – спокойно произнес Франкон. – Я постоянно вынужден идти на уступки язычникам… Что же касается твоих цепей… Дитя мое – ведь и Спаситель побывал в оковах, а мы почитаем себя его последователями. Твой удел весьма высок. Подумай, Эмма, послужить залогом мира – великая честь. Поэтому не ропщи, укрепи сердце и гордись своей участью.

Эмма фыркнула, попыталась сказать что-то еще, но промолчала. Епископ улыбнулся:

– К тому же я взял бы грех на душу, если бы благословил тебя стать Христовой невестой. У тех, кто готов удалиться от мирской суеты, не должно быть такого яркого блеска в глазах и манеры столь горделиво вскидывать подбородок.

Эмма промолчала. Франкон искоса поглядывал на нее маленькими заплывшими жиром глазками. Сказал негромко:

– Ты неглупая девушка, Эмма. Да, мне приходится без устали лавировать в мирской суете, отыскивая пути, годящиеся и для язычников, и для христиан. Но одно я знаю точно… – Голос епископа стал неожиданно твердым. – Мой первейший долг перед Господом – сделать все, чтобы не допустить кровавой резни в этих землях, привести эти заблудшие души в лоно нашей святой матери Церкви…

Крестить этих варваров? Тогда Эмме такое казалось невозможным. Позже она узнала, что крещеные язычники не редкость в Нормандии. Но ее это мало трогало. Какое ей дело до язычников и христиан, до целого мира, если она не знала, как жить самой. Уступить Атли? Постричься в монахини? Пытаться сбежать к франкам?

Ролло все не приходил, а Эмма не находила себе места и с ужасом осознавала, что скучает по своему врагу и мучителю, отдавшему ее другому…

От воспоминаний Эмму отвлек негромкий стук в дверь. До нее донесся мягкий голос:

– Эмма, ты здесь?

Девушка невольно улыбнулась. Атли так и не избавился от робости перед ней. Хотя она и продолжала играть свою роль пленницы, им обоим давно было известно, кто у кого в плену.

– Входи же, Атли.

Он вошел, пригнувшись в низкой арке дверей. Он был высоким, как все викинги, но тонким, словно стебель тростника.

– Почему ты одна сидишь в темноте?

Атли кутался в длинный темный плащ, под которым виднелась рабочая одежда – старая куртка и башмаки из грубой кожи, на голове у него была надвинутая до бровей маленькая кожаная шапочка. Атли, видимо, только что вернулся со складов, где вел учет доставленных накануне товаров.

– Ты был занят целый день? – вопросом на вопрос ответила девушка. – Много ли привезено из Бретани?

– Видят боги, весьма. Походы моего брата всегда удачны, и закрома Руана теперь полны до краев. Ролло отправился отдыхать, поэтому все легло на мои плечи.

Он пытливо посмотрел на нее.

– Ты опечалена тем, что Ролло не посетил тебя? – словно прочитав ее мысли, негромко спросил юноша.

– Какое мне до него дело? – отрезала Эмма.

Резко поднявшись, она подошла к Атли, почти материнским движением поправила ему сбившийся и волочившийся по земле плащ. Она всегда была с ним нежна, когда сердилась на его брата. Сейчас, в полумраке, она не видела его лица, но поспешила убрать руку, когда Атли склонился, чтобы коснуться ее губами.