Кровь и пепел - Павлищева Наталья Павловна Страница 10

Луша метнулась на берег, наспех натягивая рубаху, присела рядом:

– А что ты им сказала, Насть? Чего они испугались?

Мне вдруг стало смешно, действительно, чего испугались эти придурки, угрозы полуголой девчонки?

– Что отобью то, чем детей делают…

– Чего?!

Мы сидели и смеялись, глядя друг на дружку, смеялись до слез, до икоты, истерически…

– А еще… еще… я обещала… что превращу его… в дубовую колоду…

– А ты можешь?! – испуганно ахнула Луша.

Так… забываться нельзя. Не хватает, чтобы решила, что я умею такое.

– Не больше, чем ты.

– А чего же грозилась?

– А что делать, ждать, пока изнасилуют?

– Ой, – прижала руки к груди Лушка, видно, до конца осознав, какой угрозы нам только что удалось избежать.

– Не рассказывай никому, не то позора не оберешься.

– Конечно, что ты, стыдно же…

Да, и в тринадцатом веке приходилось рассчитывать только на собственную находчивость.

Когда возвращались обратно, я размышляла, не надо ли было применить пару приемчиков, чтобы несостоявшийся насильник оставил на берегу несколько зубов. Но вспомнила Лушкин испуг от угрозы превратить мужиков в дубовые колоды и решила, что вид голой девицы, демонстрирующей приемы карате, – это слишком. Слава богу, что не применила.

Да, мать, тебе следить за собой и следить… Это не двадцать первый век и даже не двадцатый… Как бы не вытворить чего. Пожалуй, неизвестно еще кому сложнее – дурехе из тринадцатого века в двадцать первом или мне.

Нам оставалось выйти на дорогу и там уже на солнышке досушить и переплести косы, как вдруг Лушка шарахнулась ко мне. Опять леший чудит? Нет, сестра кивком указала на куст, вернее под него. Оттуда торчала чья-то нога.

– Эй…

Я уже сообразила, что Лушка зовет зря, мужик не спал, здесь явно криминал, потому что ступня неестественно выгнута. Так и оказалось, мало того, там нашелся и еще один. У обоих головы проломлены чем-то тяжелым, в темных глазах застыл ужас и непонимание. Оба убитых почти голые. И тут до меня дошло: у длинного лжекупца рукава богатой рубахи куда короче рук. Конечно, просто одежда была не его!

– Лушка, это те двое их убили…

– Кто?

– Ну, те из ворот… которые нас…

– Ой, че делать?

– Их надо как-то догнать, они еще кого-нибудь убьют.

– Как догнать, они вон как удирали?

Понимать, что мы сами едва не стали жертвами этих татей, было не слишком приятно. Но сообщить в городе об убитых надо, и мы поторопились домой, забыв о мокрых волосах.

Конечно, Анея по мокрым волосам догадалась, чем мы занимались. Объяснение Лушки: «В воду свалились» ее не убедило.

– Обе разом, что ли?

Нас спасло только то, что остальным было не до наших проказ, народ ринулся проверять сообщенные нами сведения. Убитых доставили в Козельск. Несомненно, эти двое и были настоящими владельцами воза с горшками. Ловить их убийц бессмысленно, мы с Лушкой не рассказали, что встречались с ними, хотя Анея уж очень настороженно вглядывалась нам в лица, но если бы и сказали, толку чуть. Эти два козла так перепугались моего наскока с обещанием отбить все, что в штанах, что искать их поблизости от Козельска бесполезно.

По общему решению и с согласия князя (Ваське действительно оказалось года четыре, на князя он никак не тянул) убитых похоронили по православному обряду. Объяснение попа Иллариона, мол, Господь сам разберется, всех устроило. И правда, чего заморачиваться, римского толка или греческого, Бог один, ему все равно.

Конечно, шли разговоры, что будь в Козельске воевода Федор, быстро разыскал бы татей и повесил на суку. Раздавались даже смешки, мол, отрезал бы то, чем детей делают, чтоб больше таких уродов не рожали. Услышав о таком варианте расправы, я даже хмыкнула, уж очень он совпадал с обещанным мной. Одно слово – отцова дочь! Настя начинала мне нравиться. Беспокоило только то, что под явным влиянием Лушки пятнадцатилетняя девчонка все чаще забивала во мне тридцатилетнюю разумную женщину…

А еще пора было браться за свою талию, вернее, бороться с ее отсутствием. Конечно, меня горячо (сама не зная, зачем) поддержала Лушка. Началось все с позы лотоса.

Мы с сестрицей жили наверху в маленькой горенке, на лавке Анеи я только отлеживалась после падения, обычно туда не допускался никто. В нашу горенку набивалась Любава, но допускать девчонку в свои владения не желали мы обе, Лушка из ревности, а я из опасения совсем впасть в детство.

Мой отец если и был боярином, то явно не самым богатым, пусть и очень влиятельным в местных масштабах. Наш терем (или как там называется) хотя стоял на подклети, имел не слишком просторные апартаменты внутри. Правда, тетка Анея не забыла, что она боярыня, держала двух сенных девок и достаточно холопов. Однако, видимо отцовскими стараниями, большинство холопов жили на положении младших родственников, то есть за стол садились вместе с хозяином и ели на равных. Правда, спали холопы в менее комфортных условиях, чем мы.

Здесь не было стекол в окнах, их закрывали бычьи пузыри. Старательно выделанные, они все равно пропускали очень мало света, полумрак разгоняли свечи (хорошо хоть не лучина) и свет печей и лампадок. Все равно мало, потому при любой возможности мы старались быть на дворе, где светлее. Но это не всегда удавалось и днем, все же осень вступала в свои права, становилось все холоднее и зачастили дожди. А уж вечером вообще приходилось сидеть в полумраке. Видно, полумраком это было для меня, привыкшей совсем к другому освещению, остальным не казалось темно. Постепенно привыкала и я сама, наверное, глаза привыкли давно, а вот мозг еще бунтовал, требуя включить свет. Лушка слова «включить» не понимала.

Вечером, сидя на своей лавке перед сном, я вдруг сложила ноги по-турецки и устроила руки с пальцами колечком на коленях. Лушка, любопытно покосившись на меня, тут же повторила. Она, пыхтя, старательно подтолкнула под себя негнущиеся ноги и замерла, сильно наклонившись вперед.

– Выпрямись. Спина должна быть прямая.

Позиция далась моей сестрице нелегко, но она постаралась, конечно, полюбопытствовав:

– А это зачем?

– Для медитации, – не открывая глаз, сообщила я.

– Для чего?

– Вот если правильно сесть и от всего отвлечься, уйти в себя, то наступает умиротворение.

Две секунды Лушка пыталась «уйти в себя», но, видно, вход был закрыт, на третьей раздался вопрос:

– А как это – уйти в себя?

– Забудь о том, что существует вокруг, успокойся…

Это категорически не подходило моей сестрице, она тут же распахнула глазищи, выпрямила ноги и заявила:

– Не, не получается! И ноге больно.

Я поняла, что медитация не состоится, и неожиданно даже для себя предложила:

– Луш, давай делать зарядку по утрам хотя бы?

Как и следовало ожидать, потребовалось разъяснение.

– Чего делать?

Я встала.

– Вот смотри, ты наклониться до пола, не согнув ноги, можешь?

Лушка тоже вскочила.

– Так? Могу.

Она действительно легко достала до пола ладонями. К моему удивлению, я тоже. Но я тут же попыталась сделать классическую березку. Вот это было уже тяжело, слишком пышные формы пониже копчика тянули вниз.

– Ух ты!

Лушка сделала березку с пятой попытки, тут же рухнула из нее, но не расстроилась, объявив:

– Научусь! А еще чего можешь?

Мы пытались делать ласточку, полушпагат и еще кое-какие выверты, которые вспомнились мне сгоряча. Потом я засунула ноги под лавку и принялась качать пресс. Дальше пяти раз не получилось, причем я хорошо понимала, что завтра буду чувствовать себя просто развалиной, но остановиться уже не могла. Моя сестрица тоже.

Сестрице понравилось крутить воображаемый обруч, делать наклоны вбок, ножницы и все остальное.

– Луша, хватит, завтра все будет болеть.

– Чтоб не болело, завтра надо повторить.

Разумно, вполне разумно. Мы повторили, потом еще и еще…

С того дня занятия гимнастикой стали для нас с Лушкой постоянными. Пока о них никто не знал.