Яркие люди Древней Руси - Борис Акунин Страница 10

Византийцы, как в аналогичной ситуации с Олегом, решили, что выгоднее откупиться. Они заплатили Игорю (и отдельно печенегам) дань, а также, по-видимому – опять, как в тот раз, – согласились подписать новый договор.

Игорь отпустил наемных печенегов пограбить Болгарию, а сам вернулся домой.

В следующем 945 году (по византийским, более надежным источникам, это произошло в 944 году) в Царьград прибыло большое посольство. В сохранившемся перечне из полусотни имен подавляющее большинство явно скандинавские (Вуефаст, Шихберн, Шибрид, Стегги, Алвад, Турбрид, три Турберна, два Роальда и так далее). Это дает нам представление об этническом составе ранней киевской аристократии.

«Великый князь рускый и бояре его да посылають… к великым цесарем грецкым корабли, елико хотять, с послы своими и гостьми», – говорилось в договоре, из чего можно заключить, что ранее имелись какие-то ограничения, ныне отменяемые. Однако новый договор, кажется, был менее выгодным, чем предыдущий, и в нем появились нотки неравноправия. В случае нападения болгар (враждебных империи) на византийский Крым, кесарь мог «повелеть» князю русскому «да их не пущает». Более того: если император потребует военной помощи против любых своих врагов, то имеет право запросить воинов «елико хощем». По сути дела, право торговли сопровождалось чуть ли не вассальными обязательствами. И все равно для Киева это было выгодно.

Но своим относительным успехом Игорь попользовался очень недолго.

Осенью того же 945 (или 944) года в Киев вернулся Свенельд, предводитель наемных викингов, которые на обратном пути с Дуная куда-то свернули и хорошенько там поживились. Дружина Игоря обзавидовалась тому, в какие «порты» разоделись «свенельдовы отроки», и стала требовать тоже какой-нибудь добычи. Чтобы далеко не ходить, князь повел их «в Дерева», то есть в соседние леса, к древлянам. Обложил их вдобавок к прежним поборам еще и новыми, для чего пришлось применять насилие. Потом пошел с добычей обратно, но ему показалось мало, и неугомонный князь вернулся за новой поживой, причем взял с собой только часть дружины, должно быть, уверенный в том, что древляне запуганы и не посмеют сопротивляться. Он ошибся. Терпение лесных жителей иссякло. Они перебили свиту Игоря, а самого его убили – по преданию, привязали к двум согнутым деревьям и разорвали надвое.

Убийство Игоря древлянами. Неизвестный художник XIX века

В деятелях ранней русской истории очень трудно разглядеть черты личности – сохранившиеся сведения обычно слишком лапидарны, но в Игоре-2 характер вполне угадывается. Судя по всему, это был человек упрямый, алчный и нерасчетливый. В первом византийском походе он попусту потратил время на грабежи, дав грекам возможность стянуть войска. Договор, который он заключил с империей, как мы видели, получился подмоченным. Поведение князя в древлянской истории выставляет его и вовсе человеком недалеким. Можно также догадаться, что Игорь не пользовался авторитетом у собственных приближенных. Дважды он уступает их давлению: сначала во время второго византийского похода, когда дружина не хочет биться с греками и довольствуется подарками («послуша их Игорь»), и потом, когда воины фактически вынуждают его отправиться в роковую древлянскую экспедицию.

Но трагически закончилась не только жизнь второго (или третьего?) киевского правителя.

Гибель государя поставила под угрозу и само молодое государство. Ведь наследнику Святославу, согласно Летописи, в это время было всего три года.

Игорь Великий

рассказ

В самодальнем древлянском селении, за которым должны были ожидать пришедшие из Киева ладьи, Игорь явил прозорливость, недаром его звали еще и Зорким – не только Игорь Великий или Игорь-Грекобоец. «Великим», правда, только ближняя челядь, а вместо «Грекобойца» некоторые, кому язык бы отрезать, говорили «Грекобежец», бегал-де от греков. Но взор у князя был истинно быстрый, скользительный, примечал, чего обычные люди не ухватывают. Игорь с детства был остроглаз – от привычки к тайным мыслям, от внимания к неочевидностям. Это у черного люда заведено что думаешь, то и говорить. В княжьих палатах не так – усматривать надо, угадывать, не то прозеваешь каверзу, воровство иль того пуще измену.

Игорев взгляд что зацепило? Когда из амбара всё вынесли, и бабы, как положено, заныли-завыли, костлявая старуха, жена деревенского старосты, заплакала бесслезно. Рожу уголком плата трет, а глаза сухие и всё в одну сторону зыркают. А там нет ничего, в той стороне, только старый мельничный жернов на земле валяется, мохом порос. С чего бы ему, жернову, лежать в общинном амбаре, где меха, шкуры да съестные припасы? Какая в старом жернове ценность?

– Ну-ка, ребятушки, – велел Игорь. – Подымите вон ту каменюку.

Дружинники подняли – а под жерновом дощатая крыха, внизу погреб, и в том погребе схрон: меха-шкуры связками, да не медвежьи-волчьи, как наверху, а куньи, бобровые, беличьи!

Вот теперь бабы заревели уже без притворства, и старая дура громче всех.

Староста повалился в ноги. Не забирай всё, кричит, княже, не погуби. Меха мы осенью у купцов на зерно меняем, у нас в лесах своего-то жита нету. Перемрем мы зимой с голоду, коли не на что будет хлеб купить, тебе же убыток – с кого станешь дань брать?

Задумался Игорь – не оставить ли половину пушнины или хоть треть. Вымрет деревня, сто душ, древлянский князек Мал в следующий год на сто шкурок меньше пришлет.

Староста, угадав в князе колебание, заголосил жалобнее прежнего:

– Смилуйся, княже! Твой батюшка у людей последнее не забирал!

Это и решило. А еще то, что у старейшины седая борода жалко тряслась, как у отца в последний день.

Отец хворал долго, всё ему не умиралось. Стонал, охал, молил об облегчении то варяжского Одина, то славянского Перуна, и под конец какой-то из богов над ним сжалился, дал испустить дух без корчей. Тело онемело к боли, приготовилось закоченеть.

Еле ворочая языком, умирающий сказал:

– Дай тебе боги, сыне, прожить тихо. Как я жил…

Сомкнул морщинистые веки и больше уже не отворил. Борода малость подрожала, и всё.

Игорь наклонился поцеловать желтый лоб, шепнул:

– Как ты жил – лучше вовсе не жить.

И потом, при всяком трудном решении, не зная, как поступить, спрашивал себя: а как рассудил бы батюшка? И делал обратное.

Вот и сейчас топнул ногой, крикнул:

– А не надо было брехать князю! «Последнее отымаешь», а у самих вон какие закрома! По лжи вам и кара. Ничего, как-нито перезимуете. Забирай всё подчистую,