Софья Радзиевская - Остров мужества Страница 10

Из избушки вышли с оглядкой: ошкуй дух жареного сала за версту чует, не притаился бы за углом.

Шли по-охотничьи, гуськом; Степан впереди, Ванюшка за ним, старался ступать след в след, приговаривал тихонько про себя: «Ишь, ноги-то долги, размахался — не доступить». Но и сам шагал широко, старался изо всех сил. В промятый след ступать легче, хоть снег ещё и не глубокий.

Отец шёл за Ванюшкой. Молод Степан, а в охоте на берегу Алексей ему первое место уступал: тропу лучше выбрать, зверя выследить, в злую пургу с пути не сбиться, в том со Степаном никто равняться не мог.

Степан шёл легко, чуть вразвалку, будто и не торопился, а поспеть за ним трудно. Ванюшка немного прошёл, а уж жарко стало, и расстегнул бы ворот, да отец не велит: простынешь, говорит, и враз трясовица хватит.

Ещё в жар бросало оттого, что впервые на настоящую охоту шёл, не за кем-нибудь — за моржами. Кутел? своему новому покоя не давал, с плеча на плечо перекидывал. Вздумал на ходу прикинуть — как оно моржу в загривок попадёт, да чуть Степану на спине полушубок не пропорол. Отец сзади ему легонько по шее стукнул:

— Ты на дело пошёл аль на баловство? Гляди, назад тебя заверну, сиди, избу стереги.

Ванюшка надулся, покосился с опаской — Фёдор не приметил ли? Отец скажет, да и отстанет, а Фёдор как прицепится, всю дорогу зудеть будет. На счастье, Фёдор ничего не приметил, шёл, как всегда, ссутулясь, глаз от земли не подымал, про себя только что-то тихо поговаривал недовольно.

«С чего он такой? — удивлялся Ванюшка. — И кутело у него самое лучшее, отец ему сам отковал да приладил! Мне бы такое, я бы…»

Но тут Ванюшке перед самим собой стало неловко. Ему отец ведь тоже кутело отковал на славу. В медвежьем жире закалено, а уж вострое — махнуть бы сейчас, да нет, отец рассердится и впрямь домой погонит. У него слово твёрдое.

Ванюшка вздохнул, сняв рукавицу, осторожно потрогал жало кутела. Эх, и вострое! Палка вот только короче Степановой. А всё одно, замахнуться — хорошо зверя достать можно.

Степан остановился.

— Стороной возьмём, — сказал он. — Ошкуй тут тропу проложил. По ней и пойдём.

От удивления Ванюшкины голубые глаза стали совсем круглыми.

— На что нам ошкуева тропа? — спросил он. — Ошкуй сметливый, — пояснил Степан, — тропу выбирает с толком, где трещина снегом присыпана — приметит и обойдёт. Зато человеку идти за ним без опаски можно.

— Без опаски? Как бы не так, — проворчал Фёдор. — А может, он шёл, шёл да и затаился где, нас поджидает, коли сметливый.

Ванюшка вздрогнул, невольно задержал шаг, поближе к отцу. Но Степан только усмехнулся.

— У ошкуя своя смётка, а у нас толк в голове, — сказал он. — Я как на промысел иду, толку-то полны карманы натóлканы.

По медвежьей тропе, и правда, идти стало легче: тяжёлые лапы снег примяли, да ещё дорожка обходила все неудобные места. Ванюшка это почувствовал, остыл и задышал ровнее.

Скоро Степан опять остановился: медвежья тропа круто заворачивала налево, к морю.

— Здесь, — проговорил он негромко, — сейчас до обрыва дойдём, а под обрывом отмель, там, чай, и залежка. Рёв-то и отсюда слыхать.

Прислушались. Со стороны моря доносился страшный гул, то утихал, то нарастал, точно морской прибой. «Хрюкают? — подумал Ванюшка. — Нет, мычат, лают. Ой, да что это? Никак звон колокольный?» Ванюшка схватил Степана за рукав.

— Звонят, слышишь? — сказал он дрожащим голосом.

— Дурной ты, — ответил Степан, — где тут колоколу быть? То они под водой голос подают, которые на берег ещё не вылезли. А мычат да хрюкают на берегу. Не близко они. Их и за версту слышно. Боязно тебе, что ли?

Ванюшка вспыхнул.

— Не боязно, — ответил сердито и отвернулся.

— Лихоманка охотницкая забирает, — усмехнулся Алексей. — Привыкнешь, однако к морю подаваться надо.

Хрюканье, лай всё слышнее. Вдруг Степан остановился так резко, что Ванюшка не удержался, ткнулся ему головой в спину.

Тропа привела их к высокому обрыву и кончалась у глубокой узкой расселины. Обрыв крутым откосом падал к низкой и ровной полосе берега у самой воды. По расселине можно было спуститься на берег.

Ванюшка заглянул вниз и, попятившись, прижался к отцу, замер. На берегу не было пустого места, сплошной слой бурых тел покрывал его. Тела эти шевелились: одни уползали и с шумом и плеском скатывались в воду, другие выбирались из воды, цепляясь огромными бивнями за землю, а то и за лежащих моржей. Где не было свободного места — укладывались прямо на лежащих, вторым слоем. Не все спящие на это соглашались: иные с рёвом поворачивались, били нахалов бивнями. Те не оставались в долгу, начиналась драка, но часто тут же и кончалась: драчуны вдруг засыпали и храпели так, что дрожал воздух.

— Тúнки-то, тúнки[9] — сколь велики, — прошептал Ванюшка. — Гляди, лежит, а голова на бок свёрнута, тинки не пускают ей прямо лечь. А дух от них, аж дышать нечем.

— Тут ещё ветерок повевает, — усмехнулся отец. — Ты бы вниз слез — там вовсе худо от ихнего духа станет.

— А мы слезать будем? — голос Ванюшки дрогнул.

— А то, может, морж сам к тебе наверх пожалует? — поддразнил Степан. — Скажет: «Вот он я, коли меня кутелом». Не придумаю я только — с чего ошкуева тропа до самой расселины дошла? Вниз ему спускаться зачем? Ошкуй не глуп, к моржу ему соваться незачем. Ему нерпа аль лахтак[10] годится.

Но тут Алексей одной рукой схватил за плечо Ванюшку, другой Степана, и тот, как ни был крепок, а под этой рукой согнулся.

— Хоронись, — тихо проговорил кормщик. — Ошкуй-то и впрямь за моржатиной собрался.

От того места, где они стояли, узкая расселина спускалась к прибрежью. Немного в стороне от других, около самого выхода из расселины, растянулся огромный морж. Он только что перевалился на спину и лежал бесформенной глыбой, раскинув ласты. Изогнутые жёлтые бивни его, чуть не в руку толщиной, торчали кверху, как два кола. Грудь мерно вздымалась, наверно, он храпел во сне, или похрюкивал, но в общем шуме и рёве этого было не расслышать.

Степан быстро пригнулся за большим валуном и потянул за собой Ванюшку. Остальные затаились рядом. Вот оно что! Внизу в расселине, из-под нависшего камня, как из-под крыши, выдвинулась белая узкая голова, блеснули чёрные глаза. Движение медведя было почти незаметно: распластавшись по земле из расселины ползла на берег огромная белая туша. Замерла, медленно подтянула задние лапы, выгнула спину, готовясь к прыжку…

Морж вдруг поднял голову и неуклюже завозился, стараясь опять перевернуться на брюхо. В то же мгновение белая туша с невероятной лёгкостью мелькнула в воздухе и упала на бурую, раздирая её когтями и клыками.