Георгий Блок - Московляне Страница 10

Чтобы поразвязать себе руки, Юрий перебрался на житье в менее притязательный Суздаль, где окружил себя более податливыми людьми, обязанными ему, князю, своим благосостоянием. Но и эта новая, суздальская знать, осмелев от недавнего богатства, начинала тянуться, как и ростовская, к власти. Обуздывать ту и другую было не просто.

А тут еще под боком, в соседстве со своими княжескими злачными вотчинами, вскипали обидой крестьянские, или, как говорили в Залесье, сиротские, села, где в сумятице бурного хозяйственного роста одни, наживаясь, выживали других, где рядом с достатком плодилась и нищета, где и достаточный и нищий одинаково отчаянно бились в паутине еще непривычных феодальных пут.

А тут еще бередил сердце все более громкий стон и прямой ропот своих, столь нужных Юрию ремесленных людей, снедаемых завистью к городским, вольным, более сытым, чем они, рукодельникам, которых все прибывало.

Перед Юрием вставала во весь рост неотложная, труднейшая по своей новизне задача: создать крепкую государственную власть.

До этого не дошли руки у деятельного Мономаха. Над этим тщетно ломали себе голову южные союзники Юрия — предприимчивые галицкие князья. От этого отступились в позорном бессилии другие Юрьевы родичи — те, что пытались княжить в Великом Новгороде.

Юрий не смалодушествовал. Разрешить до конца не осиленную ими задачу ему не довелось, но за дело он принялся рьяно и не столько достигнутым успехом, сколько примером мужеской твердости показал потомству, как действовать дальше.

Могущество ростово-суздальских феодалов было еще слишком молодо, чтоб можно было его сломить. Да Юрий, зная цену молодости, и не хотел его ломать. Наоборот, он взращивал его, создавал себе в нем опору. Но чтобы это была действительно опора, надо было противопоставить воле сильных свою волю и, заглушив их задорные выкрики своим властным словом, заставить их ездить у своего стремени.

Это удалось Юрию. Он не ждал, как другие князья, чтобы городское вече голосами боярских и купеческих верхов подтвердило его полномочия, сказав: "А ты наш князь!" Юрий у веча не спрашивался. В его городах вече безмолвствовало. И когда приспевало, на его взгляд, время начать войну, чтобы зайти мечом булгарскую Каму, или ударить пятою Новгород, или напоить коня Днепром, Юрий Владимирович вступал в стремень уверенно: он знал, что как ни отяжелели от богатства его залесские вассалы, они покорно, по первому его зову, все как один всядут на-конь и двинутся, куда он поведет.

Трезвее других князей понимая потребности нового времени, он смелее их заглядывал в будущее. Скитальческие повадки Мономаха были ему не по нутру. Феодал с головы до пят, он прочно связал свою жизнь с жизнью своей волости и по-хозяйски заботился об ее мощи. Но, в противность другим феодалам, зорко берег ее целость, не допуская дробления.

Залогом безопасности и процветания Ростово-Суздальской области был пронизавший ее верхневолжский речной путь, давно облюбованный и новгородцами и булгарами. Стать полным хозяином этого пути, забрать в кулак оба его конца — такова наипервейшая, основная, дальновидная забота Юрия.

Свою княжескую деятельность он начинает с похода на беспокойных соседей — булгар, которые не раз обступали его города, воюя окрестные села и погосты, творя много зла.

Тяжелый взгляд Юрия все время прикован к Новгороду. То он бьет его вооруженной рукой, то сажает туда в князья сына, то прикармливает новгородских опальных, создавая себе будущих сторонников, то разоряет новгородский пригород Торжок, то перехватывает собранные новгородцами дани, то останавливает подвоз булгарского хлеба, в котором Новгород всегда нуждался, то протягивает свою действительно долгую руку далеко на север — на Двину, в лесное Заволочье, снабжавшее новгородских купцов драгоценнейшими мехами.

Эти весьма последовательные действия Юрия (его враги называли их пакостями) и рассорили его с киевской родней.

С родней были сложные счеты.

Спор шел о том, кто «старее»: племянник[10] ли, княживший в Киеве, или дядя, все грознее подававший голос из-за вятических лесов. Дядя (это был Юрий) жаловался, что племянник "снял с него старейшинство" и опозорил, не давая ему части в Русской земле, иначе говоря — под Киевом. Племянник хоть и признавал на словах, что дядя Юрий Владимирович "всех нас старей", однако на деле ни в грош не ставил его старшинство. В свое оправдание он настойчиво ссылался на то, что Юрий "с нами не умеет жити": это был оскорбительный намек на захолустную неблаговоспитанность суздальского дяди и на те жесткие правительственные навыки, которые усвоил Юрий в своем суровом залесском одиночестве.

Спор был явно бесплоден. Мириться, заключать союз на началах равноправия не хотел ни тот, ни другой. А слово «старейшинство» каждый из противников понимал по-своему.

Киевский племянник хоть летами был и моложе Юрия, однако держался старых, Мономаховых, отживших понятий и считал, что первенство принадлежит тому, кто владеет Киевом. Только Киев, думалось ему, может притязать на объединение вокруг себя всех русских земель.

Иной взгляд был у Юрия Мономашича. Мысли, бродившие у него в голове, были очень далеки от отцовских. Они были еще неясны, потому что были новы, а в новизне и была их сила.

Сила этих мыслей была в том, что их породила очень близко знакомая Юрию хозяйственная жизнь молодой, расправляющей плечи русской окраины, с каждым часом, как вешний поток, все более полноводная, рывшая себе новое русло.

Эти мысли были неясны и не могли быть ясны, потому что заключали в себе непримиримое как будто противоречие: в тех самых явлениях хозяйственной и общественной жизни, в которых сторонники старых воззрений видели только разрушительное начало и которые действительно повели к раздранию империи Рюриковичей на обособленные клочки, — в этих самых явлениях Юрий провидел начало созидательное и притом такое, которое одно только и способно было, по его мнению, восстановить нарушенное единство Русской земли.

Юрий понимал, что сколько ни любуйся призраками славного прошлого, из них все равно ничего не создашь. Мертвое не оживет, старое не помолодеет. Держава его предков, для своего, давно прошедшего, времени величественная, оказывалась на сегодняшнюю мерку несообразной и нескладной. Тяжелые, изъеденные ржавчиной цепи, которыми Киев пытался удержать при себе рвавшиеся прочь области, мешали их росту, законному и желанному. А ежели этому росту не мешать, то он же сам, расторгнув и истребив старые, омертвелые связи, он же породит новые связи, жизненно нужные, а стало быть, и прочные.