Александр Дюма - Жозеф Бальзамо. Том 2 Страница 10

— Продолжайте, герцог, вы весьма меня этим порадуете.

— Не думаю, графиня, тем не менее придется продолжать. Итак, вчера король посетил Трианон.

— Большой или Малый?

— Малый. Ее высочество дофина не отходила от него ни на шаг.

— Неужто?

— При этом ее высочество, а она прелестна, вы знаете…

— Увы!

— Так юлила, так лебезила — ах батюшка! ах, тестюшка! — что его величество при своем золотом сердце не мог перед ней устоять, и после прогулки последовал ужин, и за ужином на него были устремлены наивные глазки дофины. И в конце концов…

— И в конце концов, — бледнея от нетерпения, сказала г-жа Дюбарри, — в конце концов король взял да и не приехал в Люсьенну. Вы ведь это хотели сказать, не так ли?

— Видит Бог, так.

— Это объясняется очень просто: его величество нашел там все, что он любит.

— Ну, нет, вы сами нисколько не верите в то, что говорите: правильнее будет сказать, он нашел там все, что ему нравится.

— Осторожнее, герцог, это еще хуже; ведь все, что ему нужно, — это ужин, беседа, игра. А с кем он играл?

— С господином де Шуазелем.

Графиня сделала нетерпеливое движение.

— Хотите, графиня, оставим этот разговор? — спросил Ришелье.

— Напротив, сударь, продолжим его.

— Сударыня, отвага ваша не уступает вашему уму, так давайте, как говорится у испанцев, возьмем быка за рога.

— Госпожа де Шуазель не простила бы вам этой пословицы[5], герцог.

— Между тем эта пословица вовсе к ней не приложима. Итак, сударыня, я остановился на том, что партнером короля был господин де Шуазель, причем играл он так искусно и ему сопутствовала такая удача…

— Что, он выиграл?

— Нет, проиграл, а его величество выиграл тысячу луидоров в пикет, в ту самую игру, которая особенно задевает самолюбие его величества, поскольку его величество играет в пикет весьма скверно.

— Ох, этот Шуазель, этот Шуазель! — прошептала г-жа Дюбарри. — А госпожа де Граммон тоже там была, не правда ли?

— Была, перед отъездом.

— Герцогиня?

— Да, и я полагаю, она делает глупость.

— Какую?

— Видя, что на нее не воздвигают гонений, она дуется; видя, что ее не ссылают, она отправляется в добровольную ссылку.

— Куда же?

— В провинцию.

— Там она будет плести интриги.

— Черт побери, а что ей еще остается? Итак, перед отъездом она, само собой разумеется, пожелала проститься с дофиной, которая, само собой разумеется, очень ее любит. Потому-то она и оказалась в Трианоне.

— В Большом?

— Разумеется. Малый еще не отделан.

— Вот как! Окружая себя всеми этими Шуазелями, ее высочество дофина ясно дает понять, к какой партии она решила примкнуть.

— Нет, графиня, не будем преувеличивать; в конце-то концов завтра герцогиня уедет.

— А король развлекался там, где не было меня! — воскликнула графиня с негодованием, в котором сквозил страх.

— Видит Бог, так оно и есть; трудно поверить, но это правда, графиня. Итак, какой же вывод вы из этого делаете?

— Что вы прекрасно осведомлены, герцог.

— И все?

— Нет, не только.

— Так договаривайте.

— Я делаю еще тот вывод, что добром ли, силою ли необходимо вырвать короля из когтей Шуазеля, иначе мы погибли.

— Увы!

— Простите, — добавила графиня, — я сказала «мы», но успокойтесь, герцог, это относится только к моей семье.

— И к друзьям, графиня, позвольте и мне считать себя в их числе.

— Итак…

— Итак, вы принадлежите к числу моих друзей?

— Мне казалось, я вам уже об этом говорил, сударыня.

— Слов мало.

— Мне казалось, я уже доказал свою дружбу.

— Так-то лучше; надеюсь, вы мне будете помогать?

— Изо всех сил, графиня, но…

— Но что?

— Не скрою, дело трудное.

— Так что же, эти Шуазели неискоренимы?

— Во всяком случае, они укоренились весьма прочно.

— Вы полагаете?

— Да, таково мое мнение.

— Значит, что бы там ни утверждал милейший Лафонтен, против этого дуба бессильны ветер и буря?[6]

— Шуазель — гениальный государственный муж.

— Ба, да вы заговорили, как энциклопедисты!

— Разве я не принадлежу к Академии?

— Полно, герцог, какой из вас академик!

— Пожалуй, не стану спорить: академик не столько я, сколько мой секретарь. Но все же я настаиваю на своем мнении.

— На гениальности господина Шуазеля?

— Вот именно.

— Но в чем вы усмотрели его гениальность?

— А вот в чем, сударыня: он повел дело о парламентах и отношениях с Англией таким образом, что король теперь не может без него обойтись.

— Но ведь он подстрекает парламенты против его величества!

— Разумеется, в этом-то вся ловкость и состоит.

— А англичан подталкивает к войне!

— Конечно, мир его погубит.

— Что же тут гениального, герцог?

— А как вы это назовете, графиня?

— Самым настоящим предательством.

— Столь искусное и успешное предательство, графиня, на мой взгляд, как раз и свидетельствует о гениальности.

— Но в таком случае, герцог, я знаю особу, в ловкости не уступающую господину де Шуазелю.

— Вот как?

— По крайней мере в вопросе о парламентах.

— Это дело — самое важное.

— А между тем парламенты ропщут именно из-за этой особы.

— Вы меня интригуете, графиня.

— А вы не знаете, что это за особа?

— Видит Бог, не знаю.

— Между тем вы с ней в родстве.

— Среди моей родни есть гениальный человек? Не имеете ли вы в виду моего дядю, герцога-кардинала, графиня?

— Нет, я имею в виду герцога д'Эгийона, вашего племянника.

— Ах, вот как, господина д'Эгийона, того самого, кто дал ход делу Ла Шалоте[7]? Воистину, это милый молодой человек, да, да в самом деле. То дельце было не из легких. Послушайте, графиня, право слово, для умной женщины имело бы смысл подружиться с этим человеком, ей-богу.

— Известно ли вам, герцог, — возразила графиня, — что я незнакома с вашим племянником?

— В самом деле, сударыня, вы с ним незнакомы?

— Нет. И никогда его не видела.

— Бедный юноша! И впрямь, со времен вашего возвышения он постоянно жил в глубине Бретани. Что-то с ним станется, когда он вас увидит? Он отвык от солнца.

— Каково ему там приходится среди всех этих черных мантий[8]? Ведь он человек умный и высокородный!

— Он сеет среди них возмущение — больше ему ничего не остается. Видите ли, графиня, всякий развлекается как может, а в Бретани с развлечениями не густо. Да, вот уж энергичный человек — о, проклятье, какого слугу обрел бы в нем государь, если бы только пожелал! Уж при нем-то парламенты позабыли бы свою дерзость. О, это настоящий Ришелье, графиня, а посему позвольте мне…