Окись серебра - Виктория Александрова Страница 11

— Что значит опять? — с трудом произнесла Кристина и усмехнулась.

Кажется, эта усмешка окончательно выбила её из сил, потому что девушка попыталась сделать шаг, но споткнулась на ровном месте. Не упала, ибо успела вовремя прижаться к стене, хотя Генрих уже готов был её ловить.

Он закатил глаза и протянул руку. Кристина посмотрела на неё так, словно увидела впервые, но свою в ответ подала, едва не падая при этом снова. Генрих почувствовал, что жену трясло, когда приобнял её за плечи. Надо бы поинтересоваться, с чего она так, но не сейчас — сейчас ясного ответа он всё равно не получит. Впрочем, догадаться легко.

У Кристины была боевая душевная травма, при которой очень трудно держать себя в руках — Генрих знал это по себе. Воспоминания накатывали огромной ледяной волной, заставляя раз за разом думать, как ты убивал, калечил и каждое мгновение рисковал погибнуть сам. И если Генриха растили с мыслью, что рано или поздно ему придётся взять в руки оружие и отнять чью-то жизнь, то Кристина вряд ли была полностью к этому готова.

Но ведь необязательно при этом напиваться. Можно принимать настойки валерианы и зверобоя, можно вымещать злость на неодушевлённых предметах — но зачем терзать себя саму?..

Генрих медленно проводил жену до спальни, следя за тем, чтоб она не упала. Кристина чему-то тихо посмеивалась, хотя в глазах её радости не было. В их комнате стоял холод — опять она забыла дать приказ растопить очаг… Кровать была заправлена, на столе красовалась пустая зелёная бутылка, недопитый бокал и небольшой кувшин с водой.

— Тебя не тошнит? — спросил он, когда Кристина прямо в туфлях и платье забралась на кровать и завернулась в одеяло.

— Обними меня, — вдруг попросила она совсем детским тоном — уже не смеясь.

Эта просьба несколько поразила Генриха — раньше она ни о чём таком не просила. Кристина вообще не любила просить, считая, что справится сама, в том числе, с собственными кошмарами и переживаниями. Когда-нибудь эта ядовитая смесь самоотверженности и самонадеянности её добьёт…

— Может, принести что-нибудь от похмелья? — осторожно спросил Генрих.

— Обними меня, — тихо повторила Кристина, кажется, готовая вот-вот заплакать.

И ему не осталось ничего другого, кроме как присесть рядом и обнять её. Кристину всё ещё трясло, её плечи вздрагивали, как будто она рыдала, хотя слёзы по щекам не текли. В тот момент она показалась Генриху до ужаса маленькой, несчастной и беззащитной, но он прекрасно знал, что хотя бы последнее определение ей не очень подходило.

Впрочем, лорд Джеймс велел ему защищать её — и он защищал по сей день. От самой себя, от её внутренних демонов и ночных кошмаров. От самоистязания и ядовитого чувства вины. Не знал, правда, насколько хорошо у него это получается… Видимо, недостаточно хорошо, раз сегодня произошло такое.

— Нет, хватит, — сказала она вдруг.

— Может, лучше обнимешь подушку, а не меня? — с усмешкой предложил Генрих.

— Не-ет, — протянула Кристина, отводя пьяный взгляд. — Подушка злая.

Генрих догадывался, в каком смысле злая — под подушкой его жена хранила кинжал и во сне часто сжимала его рукоять. Что ж, если это её успокаивает… Однако такое поведение отдавало какой-то нездоровой детскостью.

Впрочем, Генрих не раз признавался себе, что поначалу действительно относился к Кристине по большей части как к собственному ребёнку, стараясь по мере сил заботиться о ней. Но в какой-то момент он понял, что та любовь, которой мужчина любит женщину, постепенно перебила в нём ту любовь, которой отец любит дочь.

Он выпустил её из объятий, встал и подошёл к столу. Рядом с бутылкой и бокалом там оказался небольшой флакон, и Генрих облегчённо выдохнул. Слава Богу, Кристина догадалась взять у лекаря средство от похмелья, прежде чем напиться в дрова.

— Подготовилась, значит, — сквозь зубы процедил Генрих.

Осторожно вылив из бокала остатки вина обратно в бутылку, он наполнил его водой из кувшина и решительно вытряхнул в него всё содержимое флакона. Потом повернулся и протянул бокал ей. Вся эта ситуация отчего-то казалась до ужаса знакомой, и Генрих не сдержал усмешки. Интересно, чем всё закончится в этот раз…

Кристина посмотрела на него удивлённо. Взгляд её был уже не таким мутным — видимо, начала трезветь… Она же на самом деле выпила не так много, уж точно не целую бутылку — Генрих видел, что там оставалось ещё достаточно вина. Хотя принять снадобье ей всё равно не помешает — высокое содержание в нём мяты поможет оправиться окончательно и избавит от похмелья.

Девушка осторожно приняла из его рук бокал и сделала несмелый глоток, в то время как Генрих присел рядом с ней на кровать и снова осторожно приобнял. Кристина поморщилась — средство на вкус было не самым приятным — и обречённо положила голову ему на плечо. Генрих обеспокоенно взглянул на неё, а она смотрела вперёд, и постепенно её взгляд приобретал осмысленность. Бокал она поставила на пол, её пальцы сжали одеяло, большая часть которого расстелилась по полу. Генрих заметил на подоле её синего платья маленькие тёмные пятна.

— Может, расскажешь, в чём дело? — негромко сказал он.

Кристина подняла на него полный недоумения взгляд.

— Зачем всё это? — Генрих кивнул на стол. — Мы же договорились: всё закончилось, и в этом безобразии больше нет смысла. Тебе нечего бояться, ты в безопасности, вся твоя земля в безопасности. Теперь всё хорошо. — Последние слова он произнёс достаточно твёрдо, хотя и сам уже не был уверен в том, что всё правда хорошо. Может, она знала то, чего не знал он?

— Вокруг — да, — выдохнула Кристина, обводя взглядом комнату, как будто её «вокруг» заключалось именно в ней. — А внутри — нет. — Она коснулась трепещущей рукой живота, и Генрих вздрогнул. Но если она беременна, то не стала бы пить… Хотя кто её знает. Вдруг Кристина, будто очнувшись, быстро переложила руку на грудь и сжала пальцы в кулак. — Меня отторгает это место, — вздохнула она, слова явно давались ей с трудом — и уже явно не из-за опьянения. — Всё вокруг говорит мне здесь: «Ты виновата, ты навлекла сюда беду!» А потом я вспоминаю, и… Какая же я была дура! Надо было слушать тебя, ты же говорил, что там… Это… — Она зажмурилась, и Генрих почувствовал, что унявшаяся было дрожь нахлынула на неё с новой силой. — Мне уже никогда не будет так страшно.

Последние слова — слова, кажется, уже абсолютно трезвого человека —